Как будто подумав о том же самом, Оле-Голли внезапно покачала головой и выпрямилась на стуле.
— Ну, что, — весело сказала она, — думаю, с вас достаточно чая и впечатлений на один день. Похоже, нам пора отправляться домой.
Тут случилось что-то совершенно необыкновенное. Миссис Голли тяжело встала и швырнула чашку на пол.
— Опять уходишь! Опять уходишь, — завопила она.
— Ну-ну, мама, — успокаивающе произнесла Оле-Голли.
Миссис Голли топала по комнате, как огромная кукла. Она напоминала Гарриет громадный воздушный шар в форме человеческой фигуры, дергающийся на веревке. Спорти хихикал. Гарриет тоже хотелось расхохотаться, но она не была уверена, что стоит.
Миссис Голли рванулась куда-то.
— Всегда приходишь, только чтобы снова уйти. Опять уходишь. Думала, на этот раз ты навсегда пришла!
— Ну-ну, мама, — повторила Оле-Голли, встала, подошла к матери, крепко нажала на трясущееся плечо и мягким голосом сказала: — Мама, ты же знаешь, что я снова приду на следующей неделе.
— Ну да, конечно, — миссис Голли немедленно перестала дергаться и широко улыбнулась детям.
— Ну и дела, — прошептал Спорти.
Гарриет глядела, как завороженная. Тут Оле-Голли скомандовала надевать куртки, и вот они снова на улице, машут на прощанье развеселившейся миссис Голли.
— Ну и дела, — вот и все, что Спорти мог сказать.
Гарриет не могла дождаться, когда вернется домой и начнет все записывать в блокнот.
Оле-Голли сурово глядела прямо перед собой. Лицо ее ничегошеньки не выражало.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Перед тем, как лечь спать, Гарриет достала блокнот. Ей надо было о многом подумать. Завтра начинаются занятия в школе. Завтра придется кучу всего записывать — все, что случилось с друзьями за лето. Значит, сейчас надо подумать о миссис Голли.
МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ОЛЕ-ГОЛЛИ РАССТРАИВАЕТСЯ, КОГДА ВИДИТ МИССИС ГОЛЛИ. МОЯ МАМА НЕ ТАКАЯ УМНАЯ, КАК ОЛЕ-ГОЛЛИ, НО ОНА КУДА УМНЕЙ, ЧЕМ МИССИС ГОЛЛИ. НЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ МНЕ, ЧТОБЫ МОЯ МАМА БЫЛА ТАКАЯ ЖЕ ИДИОТКА. НЕ ДУМАЮ, ЧТО КО МНЕ БУДУТ ХОРОШО ОТНОСИТЬСЯ, ЕСЛИ У МЕНЯ МАМА ТАКАЯ ИДИОТКА. НАВЕРНО, СТОИТ НАПИСАТЬ РАССКАЗ О ТОМ, КАК МИССИС ГОЛЛИ ПОПАЛА ПОД ГРУЗОВИК. НО ОНА ТАКАЯ ТОЛСТАЯ. ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, НЕ СЛУЧИТСЯ ЛИ ЧТО С ГРУЗОВИКОМ. ЭТО НАДО ЕЩЕ ОБДУМАТЬ. НЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ МНЕ БЫТЬ ТАКОЙ, КАК МИССИС ГОЛЛИ, НО УЖАСНО ИНТЕРЕСНО, ЧТО У НЕЕ В ГОЛОВЕ ПРОИСХОДИТ.
Гарриет положила блокнот и побежала в комнату к Оле-Голли, чтобы поцеловать ее на ночь. Оле-Голли сидела в кресле-качалке и читала при свете настольной лампы. Гарриет влетела в комнату и бросилась прямо на узкую кровать, покрытую огромным желтым пледом. Все в этой комнате было желтым, начиная со стен и кончая хризантемами в вазе. Оле-Голли, как она сама говорила, была без ума от желтого.
— Убери ноги с кровати, — скомандовала, даже не глядя, Оле-Голли.
— О чем твоя мама думает? — спросила девочка.
— Не знаю, — задумчиво ответила няня, продолжая глядеть в книгу. — Год за годом задаю себе этот вопрос.
— Что ты читаешь?
— Достоевского.
— А это что? — нарочито противным тоном спросила Гарриет.
— А ну, послушай, — на лице няни появилось знакомое выражение, обещавшее цитату. — «Любите всё создание Божие, и целое, и каждую песчинку, каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью»[4].
— А что это значит, — после минутного молчания задала вопрос Гарриет. — Как ты думаешь, что это значит?
— Ну, если ты любишь все, тогда… тогда — наверно, ты тогда знаешь все, тогда… это как… ну, ты любишь все еще больше. Я не знаю. Ну, это такое вот… — Оле-Голли с нежностью посмотрела на девочку, если только представить себе, что лицо, словно вырезанное из дуба, может выражать нежность.
— Хочу знать все, все на свете, — вдруг завопила Гарриет, откидываясь на спину и раскачиваясь на пружинном матрасе. — Все на свете, все на свете, все на свете. Хочу быть шпионкой и все знать.
— Что проку знать все на свете, если ты не знаешь, что с этим делать. А ну, убирайся с моей кровати. Пора спать, мисс Гарриет, шпионка, — с этими словами Оле-Голли встала и потянула Гарриет за ухо.
— Ой-ой-ой, — вопила Гарриет, пока ее таким образом выдворяли из комнаты, хотя на самом деле ей нисколечко не было больно.
— А ну, марш в постель.
— А мама с папой скоро придут? Успеют меня перед сном поцеловать?
— Нет, они пошли в гости, — ответила Оле-Голли, укладывая девочку в постель. — Ты их увидишь утром за завтраком. А теперь спать, чтоб в одно мгновение…
— Ха-ха-ха, — расхохоталась Гарриет, — мгновенный сон.
— Еще одно слово… Ты же завтра в школу идешь, — Оле-Голли наклонилась и крепко щелкнула Гарриет по лбу. Она никогда не целовала девочку, что Гарриет вполне устраивало, потому что она ненавидела все эти поцелуи. Няня выключила свет. Гарриет было слышно, как она вернулась в комнату, взяла книгу и снова уселась в кресло-качалку. Тогда девочка приступила к тому, что всегда делала, когда предполагалось, что она спит, — достала карманный фонарик, книгу и уютно устроилась читать под одеялом, пока Оле-Голли, тоже как всегда, не пришла и не забрала фонарик.
Наутро миссис Велш спросила:
— Хочешь попробовать бутерброд с ветчиной? Или с сырным салатом? С ореховой пастой? — Мама глядела на Гарриет вопросительно, а стоящая рядом кухарка с большим неудовольствием.
— С помидором, — не отрываясь от книги, которую читала за завтраком, ответила девочка.
— Перестань читать за столом, — Гарриет положила книгу. — Послушай, Гарриет, ты носишь бутерброды с помидором в школу каждый день, вот уже пять лет. Тебе не надоело?
— Нисколечко.
— Как насчет сыра с оливками?
Гарриет подняла голову. Кухарка в отчаянье всплеснула руками:
— С колбасой? С холодным мясом? С огурцом?
— С помидором.
Миссис Велш пожала плечами и безнадежно глянула на кухарку.
— Ну, прямо как пьяница — все одно, — ухмыльнулась та.
Миссис Велш потянулась к чашке кофе.
— Рада, что снова в школу?
— Не то, чтобы очень.
Мистер Велш отложил газету и поглядел на дочь.
