— Что здесь произошло? — спросил Гунвальд Ларссон.
— Там… там внутри много трупов, — сказал один из полицейских.
— Да, — добавил другой. — Вот именно. И много отстрелянных гильз.
— Один вроде бы еще живой.
— И один полицейский.
— Полицейский? — переспросил Гунвальд Ларссон.
— Да. Из уголовной полиции.
— Мы его узнали. Он работает на Вестберга-алле. В комиссии по расследованию убийств.
— Мы только не знаем, как его зовут. На нем синий плащ. И он мертв.
Оба патрульных говорили неуверенно, тихо, перебивая друг друга.
Вряд ли их можно было назвать низкорослыми, однако рядом с Гунвальдом Ларссоном они выглядели не слишком внушительно.
Гунвальд Ларссон был ростом один метр девяносто два сантиметра и весил девяносто девять килограммов. Он имел плечи боксера-профессионала в тяжелом весе и огромные волосатые руки. Его зачесанные назад светлые волосы уже успели намокнуть.
Сквозь шум дождя донесся вой нескольких сирен. Казалось, он доносился с разных сторон. Гунвальд Ларссон прислушался к ним и спросил:
— Мы находимся как раз на границе, — хитро парировал Квант.
Гунвальд Ларссон перевел лишенный всякого выражения взгляд своих голубых глаз с Кристианссона на Кванта. Потом быстрым шагом направился к автобусу.
— Там… как на бойне, — сказал Кристианссон.
Гунвальд Ларссон даже не прикоснулся к автобусу. Он заглянул в открытую дверь и осмотрелся.
— Да, — произнес он спокойно. — Выглядит именно так.
5
Мартин Бек остановился на пороге своей квартиры в Багармуссене. Он снял плащ и шляпу, стряхнул с них воду на лестничную клетку, повесил в коридоре и только потом закрыл дверь.
В прихожей было темно, но ему не хотелось включать свет. Из-под двери комнаты дочери пробивалась узкая полоска света, оттуда доносились звуки радио или проигрывателя. Он постучал и вошел.
Дочь звали Ингрид, ей было шестнадцать лет. За последнее время она заметно повзрослела, и с каждым разом общаться с ней становилось легче. Она была спокойной, деловитой, достаточно умной, и ему нравилось с ней разговаривать. Она училась в последнем классе основной школы и успешно справлялась с учебой, хотя и не принадлежала к той категории, которую в его времена называли зубрилами.
Сейчас она читала, лежа в кровати. Проигрыватель, стоявший на столике возле кровати, был включен. Она слушала не поп-музыку, а что-то классическое. Ему показалось, Бетховена.
— Привет, — сказал он. — Ты еще не спишь?
Он осекся, поняв, насколько бессмыслен его вопрос, и подумал о тех банальностях, которые эти стены слышали за последние десять лет.
Ингрид отложила книгу и выключила проигрыватель.
— Привет, папа. Ты что-то сказал?
Он покачал головой.
— Господи, у тебя совершенно промокли ноги, — заметила дочь. — Там все еще льет?
— Как из ведра. Мама и Рольф спят?
— Наверное. Мама загнала Рольфа в постель сразу после обеда. Сказала, что он простужен.
Мартин Бек присел на край кровати.
— А он не простужен?
— Во всяком случае, мне показалось, что он выглядит совершенно здоровым. Но послушно улегся спать. Наверное, чтобы не делать на завтра уроки.
— Зато ты прилежная. Что учишь?
— Французский. Завтра у нас контрольная. Не хочешь меня проверить?
— Вряд ли от этого будет какой-нибудь толк. Французский я знаю плохо. Лучше ложись спать.
Он встал, а дочь послушно скользнула под одеяло. Он заботливо подоткнул одеяло и, уже закрывая за собой дверь, услышал ее шепот:
— Скрести за меня завтра пальцы.
— Спокойной ночи.
Он зашел на темную кухню и несколько минут постоял у окна. Казалось, дождь немного утих, однако это впечатление могло быть обманчивым, потому что окно кухни выходило на подветренную сторону. Мартин Бек попытался представить себе, что происходило сегодня во время демонстрации перед американским посольством и как напишут об этом завтра в газетах: назовут ли действия полиции беспомощными и неумелыми или охарактеризуют их как жесткие и провокационные? В любом случае без критики не обойдется. Будучи полицейским, он испытывал чувство солидарности по отношению к своим коллегам, и сколько он себя помнил, так было всегда. Однако в душе он признавал, что часто критика была обоснованной, если, конечно, не придираться к мелочам. Он вспомнил, что однажды вечером несколько недель назад сказала Ингрид. Многие ее одноклассники активно интересовались политикой, участвовали в митингах и демонстрациях, и большинство из них были крайне плохого мнения о полиции. Маленькой, призналась Ингрид, она гордилась тем, что ее отец служит в полиции, а теперь предпочитает не упоминать об этом. И не потому, что ей стыдно, а просто сразу начинаются споры, и от нее ожидают, что она возьмет на себя ответственность за действия всей полиции. Конечно, это глупо, но тут уж ничего не поделаешь.
Мартин Бек вошел в гостиную, остановился у двери в спальню и услышал негромкое похрапывание жены. Он осторожно постелил себе на диване, зажег настольную лампу и задернул шторы. Диван он купил недавно и под предлогом, что не хочет беспокоить ее, когда возвращается поздно ночью домой, из общей с женой спальни перешел спать в гостиную. Она протестовала, ссылаясь на то, что он часто работает по ночам до самого утра, а потом днем отсыпается, а потому она не хочет, чтобы он лежал в гостиной и мешал. Он обещал, что в таких случаях будет лежать и мешать в спальне, где она редко бывает днем. Вот поэтому уже целый месяц он спал в гостиной и прекрасно себя чувствовал.
Его жену звали Ингой.
Отношения между ними с годами все больше ухудшались, и теперь он чувствовал облегчение оттого, что не нужно больше делить с ней одну постель. Из-за этого чувства облегчения он испытывал иногда угрызения совести, но после шестнадцати лет супружеской жизни невозможно было разобраться, кто прав, кто виноват, и он уже давно перестал над этим задумываться.
Мартин Бек сдержал кашель, снял мокрые брюки и повесил их на стул перед радиатором. Сидя на краю дивана и стягивая носки, он подумал о том, что ночные прогулки Кольберга под дождем могут объясняться тем, что и его супружеская жизнь тоже начинает становиться скучной и обременительной.
Так скоро? Ведь Кольберг женился всего полтора года назад.
Поэтому Мартин Бек отбросил эти мысли еще до того, как снял первый носок. Леннарт и Гюн, несомненно, счастливы друг с другом. Впрочем, какое ему до этого дело?
Он встал и голым подошел к книжной полке. Долго выбирал и наконец решил взять книгу, написанную английским дипломатом сэром Юджином Миллингтоном-Дрейком, в которой повествовалось о «Графе Шпее» и битве у берегов Ла-Платы.[2] Он купил эту книгу в букинистическом магазине еще год назад, но до сих пор у него не было времени прочесть ее. Он забрался в постель, откашлялся, испытывая чувство вины, открыл книгу и обнаружил, что у него нет сигарет. Одним из преимуществ спать на диване было то, что теперь он мог без всяких осложнений курить в постели.
