Увы, Морли не был создан для того, чтобы заниматься делами. Окунувшись с головой в разгульную жизнь, он через два года потерял почти все, что имел, и к двадцати трем годам успел порядочно затезть в долги. Плантацию удалось сохранить только благодаря помощи Сэма. Хотя Морли еще и говорил, что он собственник девяти тысяч акров превосходной земли и очаровательного домика, на деле он не мог ими распоряжаться — на плантации управлял Сэм.
Впрочем, передача плантации Сэму всегда считалась временной мерой. Морли говорили, что, стоит только ему взяться за ум, он сразу получит свои земли назад. Но за полгода после своеобразного ультиматума Морли ничуть не изменился и продолжал вести ту же жизнь. Ясно, что, если бы Сэм не выделил ему домик надсмотрщика в Уокер-Ридж и не дал немного денег — которые, впрочем, Морли быстро промотал, — молодой человек скоро остался бы на улице без средств к существованию.
Пожалуй, за исключением Сэма, Уокеры считали Морли паршивой овцой, позорящей честь семьи. Встречая у окружающих лишь осуждение, Морли и не пытался перемениться. Продолжал жить в домике надсмотрщика и каждый день ходил за две мили в маленький поселок, где в таверне его ждали вино и женщины. Именно там он и провел этот вечер и сейчас возвращался домой.
Когда раздался крик ребенка, Морли решил, что ему скорее всего послышалось. Пожав плечами, он продолжил путь, но через несколько мгновений крик раздался снова. На этот раз сомнений не было — совсем рядом с рекой плакал ребенок.
По телу Морли пробежали мурашки. Попытавшись стряхнуть с себя хмель, он принялся лихорадочно соображать. Крики не утихали, и Морли, спотыкаясь и с трудом сохраняя равновесие, пошел туда, откуда они доносились. Когда он вышел из леса, берег озарился светом сверкнувшей молнии. Морли с ужасом увидел, что на краю утеса лежит какой-то сверток.
Пока все вокруг вновь не погрузилось во тьму, Морли успел заметить, что поблизости никого нет. Ребенка бросили! Он быстро пошел вперед и, дойдя до утеса, с преувеличенной осторожностью, свойственной пьяным, поставил на землю лампу и взял ребенка на руки.
В первую минуту Морли еще надеялся, что все, что с ним происходит, — не более чем плод его воображения, однако плач младенца развеял эти мысли. Морли беспомощно оглянулся по сторонам, ожидая увидеть родителей ребенка. Никого! Время шло, а Морли стоял на утесе один, с плачущим сердитым ребенком на руках. Вокруг бушевала невиданная буря.
Хмель слетел с него, и, взглянув на черные бурные воды реки, Морли стал напряженно размышлять, пытаясь понять, что же произошло здесь до его появления. Одно из двух, заключил он, наконец, — или мать ребенка, решив покончить с собой, бросилась в реку и положила малыша на утес, или младенца просто оставили на произвол судьбы. Впрочем, Морли пришла на ум и другая, более страшная мысль — кто-то хотел избавиться от ребенка и бросить его в реку.
Дрожа от страха, Морли еще крепче прижал к себе ребенка, поднял с земли лампу и, сойдя с утеса, поспешил к дому.
Крики ребенка постепенно стихли, и он лишь жалобно всхлипывал. Морли внезапно поймал себя на том, что пытается тихо петь что-то вроде колыбельной, чтобы успокоить малыша. Мало-помалу ребенок перестал плакать, и, когда через несколько минут Морли наконец добрался до своего домика, он уже спал.
Морли осторожно положил ребенка на большое черное кожаное кресло рядом с камином и развел огонь. Поставив на каминную полку лампу, он долил в нее китового жира и развернул бело-голубое одеяло.
Ребенок, без сомнения, только что появился на свет: на его тельце еще оставалась кровь. Морли понял, что там, на утесе, был кто-то еще, кого спугнуло его внезапное появление, — мать, искавшая смерти и бросившаяся в реку, или кто-то движимый более злыми помыслами. Он продолжил рассматривать ребенка, и внезапно у него перехватило дух. На правой ноге у мальчика было шесть пальцев!
Только Уокеры и долго живший среди них Морли знали, что это значит. Морли внезапно вспомнил, как однажды, пять лет назад, они с Сэмом пошли на охоту, но попали в грозу и были вынуждены заночевать в старой охотничьей хижине. Войдя в нее, они первым делом развели огонь и, сняв сапоги и промокшую одежду, уселись греться у очага. Именно тогда Морли заметил, что у Сэма на правой ноге шесть пальцев. Не в силах сдержать себя, он вскрикнул от удивления.
— Я рад, что ты не считаешь это дьявольской отметиной, — сказал Сэм, с печальной улыбкой глядя на ногу. — Многие, я уверен, именно так бы и подумали. В нашей семье шесть пальцев на ноге были сначала у моего деда, затем у отца и, наконец, у меня. Так что можно считать, что это знак нашего рода. Но все-таки, — Сэм повернулся к Морли, и тот заметил, что он несколько изменился в лице, — я буду благодарен тебе, если ты никому не расскажешь о том, что видел. Вокруг много суеверных людей, и мне совсем не хочется, чтобы меня и отца начали бояться или проклинать.
Морли немедленно поклялся хранить молчание. В народе еще говорили о суде над салемскими ведьмами — с того времени не прошло и пятидесяти лет, — и обвинения в колдовстве или связях с нечистой силой время от времени раздавались в колонии. Опасаясь кривотолков, Сэм и остальные Уокеры предпочитали никому не рассказывать о том, чем отличались мужчины их рода.
Взглянув еще раз на ножку ребенка, Морли понимающе кивнул. Шестой палец свидетельствовал о том, что мальчик должен быть сыном Сэма. Морли вспомнил, какую досаду вызвало известие о беременности Летти у Констанции. Значит, подумал он, Сэм уехал в Филадельфию, вверив жену заботам Констанции, а та… Ужасное подозрение закралось в душу Морли.
Он попытался отогнать тревожные мысли, даже предположил, что ребенок мог быть незаконным сыном Сэма. Но нет! Заведи Сэм любовницу, он, Морли, уж точно узнал бы об этом. Кроме того, Морли казалось невероятным, чтобы Сэм, известный своей верностью Летти, мог почти одновременно прижить ребенка от другой женщины. Что ж, тогда все ясно. На кресле перед ним лежит сын Сэма и Летти, которого кто-то выкрал у матери и оставил умирать возле реки.
Морли еще раз взглянул на младенца, думая о том, что теперь делать. Если в случившемся действительно была замешана Констанция, нести ребенка обратно в дом не имело смысла. А если лежащий перед ним мальчик не сын Летти, а другой женщины, его появление в доме Уокеров наверняка вызвало бы семейный скандал, а Морли отнюдь не хотелось очернять Сэма в глазах жены. Но наибольшее беспокойство вызывала у Морли Констанция. Сейчас ей не удалось избавиться от ребенка, но что помешает ей сделать это еще раз? Морли мог, конечно, в открытую выступить против Констанции, но кто поверил бы сумасбродным обвинениям человека с изрядно подмоченной репутацией? Морли вздохнул и, пожалуй, впервые пожалел о том, что ведет недостойную жизнь.
Он хорошо понимал, что обязан Сэму и его семье практически всем. Так можно ли, спрашивал он себя, отплатить им за все грязными обвинениями в адрес Констанции? А вдруг он ошибается? Что, если ребенок — сын не Сэма, а кого-то еще? Ведь всякое возможно. Впрочем, подумал Морли, если ребенок появился на свет не в доме Уокеров, непонятно, почему он очутился рядом с усадьбой, вдалеке даже от самых близких соседних поселений? Кроме того, оставить ребенка у реки могли только по очень серьезным причинам — например, стремясь завладеть огромным состоянием.
