– Тогда какой будет план? – спросил Скотти, садясь нормально.
Он был индийцем, маленького роста, с лохматой шевелюрой и в очках. Одевался как все сценаристы: джинсы, толстовка с капюшоном и дурацкого вида вьетнамки. Из всех сценаристов Скотти был единственным геем. Иногда за гея принимали Сета, но он таковым не был. Просто симпатичный мужчина.
Сет бросил виноградину в Скотти. Потом в Джорджи. Она нагнулась, и виноградина пролетела мимо.
– А план такой, – ответил ему Сет. – Завтра приходим как обычно и пишем. Затем снова приходим и пишем дальше.
Скотти подобрал с пола предназначенную ему виноградину и съел.
– Терпеть не могу расставания. Ну почему стоит мне завести друзей, как мы сразу снимаемся с места? – Он взглянул в сторону Джорджи и нахмурился. – Эй! У тебя ничего не случилось? А то вид у тебя какой-то… потусторонний.
Джорджи только сейчас сообразила, что сидит, вперившись взглядом в стену. На коллег она даже не смотрела.
– Да… – невпопад ответила она. – Все отлично.
Потом снова потянулась за мобильником и стала набирать текст эсэмэски.
Наверное…
Наверное, ей нужно было перед отъездом поговорить с Нилом. По-настоящему, без огибания острых углов. Убедиться, что они правильно понимают друг друга и сложившуюся ситуацию.
Будильник прозвонил в половине пятого. К тому времени Нил уже успел встать и одеться. Он до сих пор пользовался одной из первых моделей радиочасов «Машина снов». Вслед за сигналом будильника включилось радио. Нил поспешил к кровати, чтобы его выключить. Джорджи тоже проснулась и села на постели.
– Спи, – сказал он жене. – Тебе надо выспаться, иначе встанешь развалиной.
Можно подумать, что Джорджи послушно заснет и не попрощается с девочками. Можно подумать, что они не расстаются на неделю, а мир с нарастающей скоростью не катится к Рождеству.
Джорджи потянулась к изголовью кровати за очками и надела их.
– Я отвезу вас в аэропорт, – сказала она.
Нил стоял возле раскрытого шкафа и натягивал голубой свитер.
– Я уже вызвал такси, – ответил он, не поворачиваясь к ней.
Наверное, здесь Джорджи нужно было бы затеять спор. Но она молча встала и пошла помогать ему собирать девочек.
Много времени это не потребовало. Нил еще вечером уложил их спать прямо в спортивных костюмах и футболках. Так что их можно будет спокойно перенести в машину, даже не разбудив.
Однако Джорджи хотелось на прощание поговорить с ними. Тем более что Элис все равно проснулась, когда Джорджи попыталась надеть ей туфельки.
– Папа разрешил мне надеть сапоги, – зевая, сказала Элис.
– А где твои сапоги? – шепотом спросила Джорджи.
– Папа знает.
Разыскивая сапоги, они разбудили Нуми, и та, естественно, тоже захотела надеть сапоги.
Джорджи предложила принести девочкам йогурт, но Нил сказал, что это лишнее. Они позавтракают в аэропорту. Он уже приготовил все необходимое.
Джорджи рассказала зевающим дочерям, что не сможет полететь с ними на самолете.
– Значит, ты туда на машине поедешь? – спросила Элис.
Нил в это время без конца бегал к входной двери, перепроверял содержимое чемоданов, добавляя то, что, как ему казалось, он забыл уложить.
Джорджи, как умела, объяснила девочкам, что у нее очень много работы, которую можно делать лишь в студии, а не где-то в другом месте. Старшая дочка нахмурилась.
– Вас там ждет масса развлечений, – говорила Джорджи, стараясь улыбаться. – Вам будет некогда по мне скучать. И потом, мы расстаемся всего на какую-то неделю. Зато когда вы вернетесь, мы отпразднуем еще одно Рождество. Это ведь здорово – сразу два Рождества подряд.
– Рождество всегда бывает только одно, – резонно возразила Элис.
Нуми захныкала, но не оттого, что не хотела расставаться с матерью. Один носок наделся то ли наизнанку, то ли еще как и больно давил ей на пальцы ноги. Джорджи перевернула носок. Нуми продолжала хныкать. Вернувшийся Нил молча вытряхнул сапог, и хныканье сразу прекратилось.
– Такси уже подъехало.
Это был минивэн. Джорджи вышла на крыльцо прямо в пижамных штанах. Присев на корточки, поцеловала дочек, делая все, чтобы их прощание воспринималось как нечто привычное и будничное.
– Ты самая лучшая мамочка в мире, – сказала Нуми.
Нуми проходила пору раннего детского максимализма, поэтому у нее все было или «самым лучшим», или «самым худшим». Что касалось времени, оно тоже делилось на «всегда» и «никогда».
– А ты самая лучшая в мире четырехлетняя девочка, – сказала Джорджи, целуя дочку в нос.
– Котенок, – плаксивым тоном напомнила Нуми, у которой еще оставались слезы от истории с «самым худшим носком».
– Ты самый лучший в мире котенок.
Джорджи поправила ей вьющиеся светлые волосики, которые упрямо лезли на лоб, и расправила курточку.
– Зеленый котенок, – напомнила Нуми.
– Самый лучший зеленый котенок.
– Мяу, – сказала Нуми.
– Мяу, – ответила Джорджи.
– Мам! – окликнула ее Элис.
– Да, дорогая. – Джорджи прижала ее к себе, семилетнюю рассудительную Элис. – А теперь ты обними меня на дорогу.
Но Элис, погруженной в глубокие мысли, было не до объятий.
– Если Санта принесет подарки для тебя в бабушкин дом, я их спрячу к себе в чемодан.
– Санта не приносит подарков взрослым.
– Но если все-таки принесет…
– Мяу!
Нуми не нравилось, что мамино внимание сейчас направлено не на нее, а на старшую сестру.
– Договорились. – Джорджи протянула другую руку и обняла Нуми. – Если он принесет подарки для меня, ты о них позаботишься.
– Мама, мяу!
– Мяу, – ответила Джорджи, обнимая обеих дочерей.
– Мам!
– Да, Элис.
– А ведь Рождество – оно не для подарков. Оно – чтобы славить Иисуса. Но раз мы не религиозные, для нас Рождество… просто семейный праздник. Когда мы все вместе.
– Правильно. – Джорджи поцеловала Элис в щеку.
– Видишь, я уже знаю об этом.
– Ты у меня умница. Я люблю тебя. Я очень люблю вас обеих.
– А как любишь? – полюбопытствовала Элис. – До Луны и обратно?
– Нет, дорогая. Гораздо дальше.
– До Луны и в бесконечность?
– Мяу!
– Мяу, – ответила младшей Джорджи. – Я люблю вас… до бесконечной бесконечности. Я люблю вас так сильно, что мне даже больно.
