На видео, которое сделало мое обследование неизбежным, мои одноклассники орали благим матом, скорчившись на полу, училка на коленях взывала к Всевышнему, а я, стоя на стуле, сжимала в руке громкоговоритель, глядя на всех сверху вниз, и, казалось, руководила всей этой вакханалией. Склонив набок голову с затянутыми в хвостик волосами, я прижимала к округлому детскому животику руку с громкоговорителем, а пальцами второй руки касалась подбородка. На губах играла неуловимая улыбка, а прищуренные глаза, казалось, вот-вот одобрительно подмигнут набросившимся на преступника полицейским.
Тем не менее после множества разнообразных тестов детский психиатр сообщил родителям, что я очень даже способна испытывать эмоции, но также потрясающе умею подавлять мысли, которые считаю отвлекающими и бесполезными.
– Сцинтиграфия головного мозга показывает, что ее лобные доли, отвечающие за логическое мышление и планирование, больше нормы. Значительно, – добавил он. – Она не социопат. Она понимает эмоции и способна их испытывать, если захочет. Но она это делает исключительно по собственному желанию. Ваша дочь рассказала, что у нее есть внутренний выключатель, которым она может щелкать в каждый отдельно взятый момент, чтобы испытывать или отключать такие чувства, как радость, страх или любовь. – Прежде чем продолжить, он кашлянул и произнес: – Гмм… Послушайте, у меня еще никогда не было подобного пациента, но достаточно взглянуть на Эйнштейна, чтобы понять, как мало мы знаем о возможностях человеческого мозга. Считается, что нам удалось освоить лишь малую часть нашего потенциала. Ваша дочь сумела что-то освоить. Станет это для нее благословением или проклятьем, я не представляю.
Они не знали, что я подслушиваю сквозь щель приоткрытой двери кабинета. И все, что он говорил, я записывала на жесткий диск своего мозга.
Насчет выключателя – это было почти правдой, хотя, возможно, я немного все упростила. Это скорее было похоже на выбор, но поскольку процесс мысленного выбора очень трудно объяснить, я назвала это выключателем. Как бы то ни было, с врачом мне очень повезло. Он слушал меня без осуждения. Он верил мне без малейшего скептицизма. Он искренне верил в существование медицинских загадок. Когда он меня выписывал, я щелкнула выключателем и обняла его.
Несколько недель меня изучали, затем мне выписали какие-то бумаги, и родители забрали меня обратно в относительно нормальный мир. Я вернулась в первый класс и соорудила себе в подвале лабораторию.
* * *
На третий день плена – первый день после фургона – начала вырисовываться некая модель. Три раза в день он приносил мне еду на этой дурацкой фарфоровой тарелке, молоко в белой кружке, маленькую чашку воды, за которой следовала чашка тепловатой воды. Каждый раз после еды он уносил поднос с пустой тарелкой, кружкой и чашками и напоминал мне, что я могу постучать, только когда захочу в туалет. Если же на мой стук не последует ответа, «воспользуйся ведром». Я ни разу не воспользовалась ведром – я хочу сказать, что я ни разу в него не облегчилась.
Кроме этого, наш процесс установления модели был отмечен парой визитов. Разумеется, к появлению гостей мне надлежащим образом завязывались глаза, так что в полной мере установить их личности я не смогла. Но после того, что произошло на семнадцатый день, я начала составлять каталог всех деталей без исключения, чтобы позднее отомстить не только своему похитителю, но и тем, кто наносил визиты в мою тюремную камеру. Впрочем, я не понимала, как быть с людьми из кухни внизу. Но, пожалуй, я не буду опережать события.
Первый гость появился на третий день. Вне всякого сомнения, он был медиком, и у него были холодные пальцы. Я окрестила его Доктором. Второй гость пришел на четвертый день, в сопровождении Доктора, который провозгласил: «Она чувствует себя настолько хорошо, насколько это возможно в данных обстоятельствах». Второй гость вполголоса поинтересовался: «Так, значит, это она?» Я прозвала его Мистером Очевидность.
Когда Доктор и Мистер Очевидность уходили, Доктор посоветовал моему тюремщику позаботиться о том, чтобы я не волновалась, потому что мне необходимо «сохранять спокойствие». Но в нашей модели ничего не изменилось, и ничто не способствовало моему спокойствию вплоть до конца четвертого дня, когда я попросила предоставить мне Преимущества № 14, 15 и 16.
Четвертый день моего плена катился к вечеру, половицы за дверью снова заскрипели. Сквозь Преимущество № 8 – замочную скважину, я отметила время – обед. Он открыл дверь и подал поднос со все той же абсурдной расцветки тарелкой, кружкой молока и чашкой воды. Снова пирог и хлеб.
– Держи.
– Спасибо.
– Еще воды?
– Да, пожалуйста.
Запирает дверь, содрогаются трубы, журчит вода, он возвращается: еще одна чашка воды. Почему, почему он это делает?
Он развернулся, чтобы уйти.
Низко опустив голову, я произношу самым покорным и бесцветным голосом, который мне только удается изобразить:
– Прошу прощения. Я очень плохо сплю и надеюсь, что вы позволите мне попросить… я подумала, что если бы я могла смотреть телевизор, или слушать радио, или читать, или хотя бы рисовать… возможно, мне помогли бы карандаш и бумага.
Я приготовилась к тому, что моя навязчивость и дерзость будут наказаны грубой отповедью, а возможно, и физическим насилием.
Он уставился на меня, что-то буркнул и вышел, не удостоив ответом.
Приблизительно сорок пять минут спустя я услышала уже знакомый скрип половиц. Я полагала, что согласно уже установившейся модели он вернулся, чтобы забрать мою тарелку, кружку и чашки. Однако когда дверь отворилась, я увидела, что он держит в руках старый девятнадцатидюймовый телевизор и радиоприемник, явно с какой-то дворовой распродажи, около двенадцати дюймов в длину, поддерживая все это своей широкой грудью. Левым локтем он прижимал к себе блокнот и довольно длинный школьный пластмассовый пенал. Пенал был розовым, с двумя нарисованными на нем лошадьми, из тех, которые приобретаются к началу учебного года и теряются через неделю. «Возможно, это здание школы?» – подумала я. Если это так, то оно давно заброшено.
– И больше ничего не проси, – буркнул он, резко хватая поднос, который я оставила на кровати, отчего тарелка и чашки накренились и зазвенели, столкнувшись.
Выходя, он хлопнул дверью. Шум. Он раздражен и издает шумы.
Особо ни на что не надеясь, я расстегнула молнию на розовом пенале, предполагая увидеть огрызок тупого карандаша.
Ничего подобного. Кроме двух новых карандашей я нахожу двенадцатидюймовую линейку и точилку. На боку черной точилки стоит номер «15». Я немедленно заношу это ценное преимущество в свой список, присвоив ему пятнадцатый номер. Преимущество № 15. Разумеется, я имею в виду лезвие внутри точилки. Преимущество № 15 даже подписано. Я улыбаюсь промелькнувшей забавной мысли о том, что точилка преднамеренно присоединилась к моему замыслу, как верный солдат, вовремя явившийся на службу. Я твердо решила, что номер 15 обязательно станет хотя бы частью названия моего плана бегства.
