— Слово ему скажешь, уйду из дома. Заниматься литературой буду.
В тот день она снова сидела на своей ступеньке в подвале.
— Что случилось?
Юля вскочила. Тетрадка сорвалась с колен, полетела вниз.
Давид Мироныч положил руку ей на плечо, усадил её, сел рядом.
— У вас сильный характер, Юля.
Он не смотрел на неё, а чувствовала — смотрит.
— Есть жизнь внешняя. Есть жизнь внутри человека. На стенах барака изморозь… в Соловки нас привезли. Потом тайга. На работу гонят… ещё темно. Лес валили. Минус 50 градусов.
Он не говорит о чувствах, она сама представляет себе, что чувствует голодный, замёрзший, измученный, истощённый человек.
— Если способен ощущать только реальность, погибнешь сразу. Надо обязательно сбежать от неё! Задачи перед собой ставишь и научные, и творческие. Внутри живёшь жизнью, совсем не похожей на реальную. Не физически выжить, выжить внутри. В детстве в праздники любил слушать колокольный звон. Переливаясь, перекликаясь, звонили колокола по всей Москве. В лагере руки онемели, есть хочу… слушаю колокольный звон. Пушкин сильно помог там. А ещё… я ведь в университете отучился… вот и повторял, чтобы не погибнуть, то, что изучал. Проекты, статьи внутри пишу: как экономику в России развить, какой может стать Россия, если подойти к ней с точки зрения научной и человеческой…
— А что делать, если родной отец оказался не такой?.. — спросила неожиданно для себя.
— Не знаю, Юля, что сказать вам, — не сразу ответил Давид Мироныч. — Тяжёлый случай. Вы сами должны думать. Ваша жизнь. И единственная. Мне кажется, если душа развита, жизнь состоится. Слушайте себя: будет знак, что вам делать.
Давид Мироныч давно ушёл, а она всё сидела на своей ступеньке, и перед ней возникали картины: ледяной барак на Соловках, хрупкие фигурки истощённых людей в тайге на лесоповале…
Что значит — «жизнь состоится»?
Провести тридцать лет в лагерях, а потом учить детей в сельской школе. Жизнь состоялась?
А растить животных, чтобы потом их убивать… Состоялась жизнь родителей? И ей уготовано до конца дней делать то же, что делают родители…
Что хотел сказать ей Давид Мироныч? Смысл этих слов откроют ей книги?
Как ни старался отец порушить её праздник, литературой заниматься она продолжала.
Но праздник длился лишь два года — майским утром на уроке в их девятом классе Давид Мироныч умер.
Говорил о Лескове и — осел на стул.
Врачи, санитары, и тишина.
Хохолок чуть колыхался, как у живого.
Весенний ветер, запахи деревьев, цветов, солнца…
Юля пошла из класса. Где ходила, сколько времени, не помнит, нашла её мама уже в глубоких сумерках, усадила на траву, обняла, уткнулась в её шею. Сколько они с мамой сидели так, неизвестно. А потом молча пошли домой. Мама напоила её валерьянкой и чаем с мёдом, уложила и притулилась рядом.
Утром в школу Юля не пошла, лежала носом к стене.
Отец не входил, патетических речей не произносил.
Жизнь продолжалась… Нужно было проучиться ещё два года — в десятом и неожиданно введённом одиннадцатом классах.
В день окончания школы отец сидел в первом ряду актового зала. Когда она с аттестатом и с дипломом бухгалтера спустилась со сцены, он встал, подошёл к ней, прижал обе руки к груди и чуть не на весь зал сказал:
— Спасибо, доча. Теперь у тебя есть профессия, и начнётся у нас новая жизнь.
Он взял оба документа, положил их в розовую папку и, важный, на ходу закуривая, пошёл из зала. За ужином даже ей налил домашнего вина и произнёс длинную речь — о семейном бизнесе. В конце её сказал:
— Теперь дело за мужем. — Залпом выпил он бокал наливки, налил ещё. — Сам найду тебе работящего парня! Развернёмся! Будешь вести всю бухгалтерию, а твоего мужа налажу кататься в столицу, продавать наши изделия.
Бажен, лишь отец произнёс «теперь дело за мужем», резко проскрежетал стулом и вышел из гостиной.
С Баженом они дрались в детстве, но усталость от работы, рано заменившей ей игры, прекратила раздоры — сил на них и на драки у неё не оставалось.
После конфликта с отцом в восьмом классе Юля замкнулась на матери.
Порой Бажен ловил её в омут своего тяжёлого взгляда. Этот взгляд исходил из глубин глазниц, из глуби веков — мама говорит, Бажен похож на её деда.
Как-то Бажен забежал в дом поесть и застрял на пороге гостиной.
Она стояла на подоконнике, вешала новые занавески. Кольца держала во рту.
Долго Бажен смотрел на неё от двери, а потом осторожными шагами подошёл и положил горячую руку на её голую икру.
— Ты чего? — На его голову посыпались кольца. — Есть хочешь?
Он не ответил, а осторожно снял её с подоконника, поставил перед собой, неловко обнял и больно губами зажал её губы.
Она привычно покорно подчинилась, но длилось это секунду — упёрлась ему в грудь жёсткими руками, оттолкнула:
— Дурак! С ума сошёл!
— Мне надо учиться! — сказал он ей пьяным голосом.
— Может, и надо, да не на мне, дурак!
Когда Бажен, услышав о муже для неё, вышел из гостиной, Юля сжалась, как от удара.
Приглашение на свадьбу принесла мама — женился мамин бывший ученик.
Несколько лет назад мама преподавала в школе биологию. Наверное, и сейчас преподавала бы, если бы отец не запретил.
Старшие классы достались маме неожиданно, а рассыпались над её жизнью огнями: каждый урок — праздник.
Почтительной толпой провожали её ребята домой.
Когда однажды отец у своей калитки увидел наглаженных рослых девятиклассников, может быть, впервые за долгие годы принялся разглядывать мать.
— Смотри-ка, сочная зелень в радужке глаз, ещё роса со стеблей не испарилась… корона из кос цвета поспевшей пшеницы… — Глаза отца блеснули, как вспыхнувшие внезапно угли в прогоревшей печке. Отец кинулся в машину, выдавил до предела газ. Мелкая песчаная пыль душем обдала напомаженных, отутюженных провожатых. Вернулся с новым платьем, под цвет материных волос, и коробкой конфет.
Сквозь сон слышала Юля прерывистый голос отца:
— Чего тебе не хватает? Не гуляю… почти не пью… всё в дом. Твоя жизнь — дом. Брось немедля.
— В середине года? — слабо сопротивляющийся голос матери.
— А что тут такого? По семейным обстоятельствам. Чего тебе не хватает? Не гуляю, — повторял отец одно и то же. — Работаю на семью.
— Эти классы доведу.
— Два года?
— Два года. А там будет видно.
