Григорий всю дорогу молчал, пока они возвращались в свое село. Сомов-старший и сам не был расположен к разговорам, проведя весь день в разъездах. В доме родителей он в какой-то задумчивости провел весь остаток дня. Утром Сомов сел в тот же автобус, что привез его из столицы и, простившись с родителями, уехал в Москву.
«Не представляю, о чем писать. Обычная история с городским помешанным и шаровой молнией. Пострадавших, по большому счету, никаких, опасности для жизни или какого-то общественного резонанса – нет», – думал Григорий, сидя в кресле автобуса. Сочинять же историю ему не хотелось.
Подъезжая к Москве, он для себя решил, что покажет главному черновой набросок статьи и расскажет обо всем увиденном на месте. Не выходила из головы фраза Судьина, произнесенная им в больнице: «Я открыл ворота ада». Что его так напугало? Что он там такого увидел, стоя перед этим «счетчиком»?
* * *
Похоронка на отца пришла молодому токарю Тамаре Федун неожиданно. Хотя кто тогда ждал такого известия – никто. Тамара вернулась в общежитие завода со смены.
Подруги как-то особенно тихо сидят за столом у окна комнаты. Темнота этой небольшой комнатушки заводского общежития в эту вечернюю пору, кажется, соревнуется с сумерками за окном.
– Что без света сидите, девчонки, – спросила подруг Тамара, – темно уже.
– Тома, там тебе, письмо, на подушке, – сказала самая мягкая и ласковая Таня Сегаль.
– От папы?! – было бросилась Тамара к кровати. Но прямоугольник желтой бумаги с казенной круглой печатью как кипятком ошпарил ее, бросив в сторону от постели.
– Нет! Не может быть! Не надо! – прокричала она, сев на табурет и закрыв лицо руками.
К ней, вскочив со своих мест, подбежали подруги. Убрав похоронку, спрятав ее в тумбочку возле кровати Тамары, ее саму девушки уложили на постель. Тамара в голос рыдала, никого не стесняясь и не помня ни о чем. Подруги вышли из комнаты, с Тамарой осталась лишь одна Таня.
Тамара так и заснула, не раздеваясь, на подушке мокрой от горьких девичьих слез.
Утром она проснулась сама, чуть позже своих подруг. Села на постели. Память выдала воспоминания вчерашнего ужасного вечера.
– Где она? – обратилась она к Тане.
– Девочки, где похоронка, – спросила Сегаль у подруг, как-то споткнувшись о слово «похоронка».
– В тумбочке у тебя.
Тамара встала, подошла к тумбочке, открыв ее, достала бумагу. После слов «верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит…», комок опять подкатил к ее горлу.
«Папочка, папочка! – пронеслось в голове Тамары, – любимый мой». Вспомнилось последнее предвоенное лето, которое она, студентка-первокурсница, провела в родной станице на Кубани, окруженная любовью и заботой братьев и отца. Как они баловали ее, младшенькую, которая пошла дальше всех, «вырвалась из родительского гнезда», как говорил отец.
«Теперь его нет. Как нет и старшего брата Андрея, похоронка, на которого все в той же тумбочке», – сказала себе Тамара. У нее оставался еще один брат – Иван, но и от него с ноября 1941 года не поступало никаких известий.
«Неужели одна?» – пронеслось у нее в голове. Стало как-то особенно тяжело и больно от собственного бессилия, боли за отца и братьев, за свою страну, за себя, за этих девчонок, что тихонько сидели напротив нее. Тамара рукавом старенькой вязаной кофты вытерла слезы, появившиеся в уголках ее глаз. Сегаль подошла к ней и посадила за стол напротив стоящей на столе тарелки с кашей. Дала ей ложку. Подруги переживали: сможет ли Тамара сегодня работать, придумывая, как можно было бы отпросить ее у бригадира и начальника цеха. Скромно позавтракав, Тамара стала собираться на завод вместе со всеми. Вопрос об отгуле отпал сам собой.
Девушка не помнила, как отработала эту смену. Как автомат, она вставляла заготовки стволов винтовок в переднюю бабку токарного станка, выполняя уже давно ставшие привычными манипуляции. Ее соседки, те, что работали неподалеку, не отвлекаясь и от своей работы, поглядывали за подругой. Они очень волновались, когда Тамара несколько раз замирала, склонив голову. Тягостное время этой, показавшейся им очень длинной смены, наконец-то подошло к концу.
Возвращались домой девушки, как обычно, всей бригадой. Только чуть поодаль, взяв Тамару под руку, не спеша шла с ней бесконечно добрая Таня. Не проронив ни слова, Тамара провела этот вечер. Понимая все, не очень многословны были и ее подруги.
Это состояние Тамары неожиданно закончилось дней через пять. В тот день, встав, Сегаль удивилась раннему подъему подруги. Федун была, как и во все эти скорбные дни молчалива и собранна, но ее глаза горели светом какой-то незнакомой силы. На ее бледном лице карие глаза, все еще напоминавшие о недавних слезах, буквально светились внутренней решимостью и ранее невиданной энергией. Таня сначала даже немного испугалась.
Позавтракав, Тамара обратилась к подруге:
– Танечка, выйдем сегодня на завод пораньше.
Сегаль согласилась. Последние несколько дней еще больше сблизили девушек.
С этого дня Тамара стала меняться. И раньше не очень многословная, она почти перестала разговаривать в общежитии, предпочитая всем беседам уединение, короткое общение с Таней Сегаль и чтение каких-то технических книг.
Но еще больше она изменилась в работе. И раньше бывшая на хорошем счету, после гибели отца Тамара дневала и ночевала на заводе. Всегда справляясь со сменным заданием, после похоронки она медленно, но неуклонно стала лучшим токарем сначала бригады, а затем и всего цеха.
Как машина на скорости, которой завидовали опытные токаря-мужчины, она по-прежнему работала с заготовками стволов, превращая их в надежное и страшное оружие. Теперь подруги частенько смотрели на нее, но уже не из опаски, а любуясь точности и быстроте ее движений. Раз – заготовка вставлена и зажата в станке. Два – с невероятной быстротой резцедержатель подведен к ней, нацелившись в самое начало будущего среза ствола. Несколько минут сосредоточенного движения суппорта – и новый ствол вылетает в ящик с готовыми изделиями.
Все эти видимые подругам и начальству «раз» и «два» в душе молодой девушки, в одночасье оставшейся одной на этой огромной полыхающей планете, неумолимым счетом сопровождались словами, ставшими в эти дни смыслом ее жизни.
«За папу!», – в станке закреплена ее молитва о самом любимом человеке на земле. «За братьев!», – ее любовь к ним, ушедшим навсегда, безгранична.
«За папу, за братьев. За папу, за братьев. За папу, за братьев». Этот счет едва ли останавливал заводской гудок, который сообщал об окончании такой короткой, как стало казаться Тамаре смены.
Как-то раз, задержавшись, как обычно, позже других, Тамара зашла за своей подругой – Таней. Сегаль работала в сборочном цеху завода, куда для окончательной сборки поступали готовые стволы винтовок из Таниного цеха, ложе и затворы из других цехов огромного предприятия.
