Я рад тебе. Знаешь, ты всегда мне был все равно что сын.
У Мэтта сжалось горло, он не мог говорить.
Наверно, я не должен был бросать тебя тогда. Ты ведь был еще совсем малец. Может, ты все еще нуждался во мне эти годы. Но когда умерла моя Марла, я просто больше не мог видеть лица людей.
Ангус замолчал, с тоской вспоминая хорошенькую владелицу салуна, погибшую так нелепо во время одной из перестрелок, вспыхнувших в салуне во время игры в покер. Возможно, Ангус до сих пор винил себя в ее смерти.
— Не тревожься обо мне, Ангус. Мы были вместе самые трудные для меня четыре года. Когда мы расстались, мне уже исполнился двадцать один, и я был вполне готов к самостоятельной жизни.
— Я хочу, чтобы тебе досталось все, что у меня есть, Мэттью.
— Но я не могу ничего принять, Ангус. — Мэтт напрягся. — Я ведь не член твоей семьи.
— Черт, ты все равно что мой сын! Да у меня больше никого и нет. Давай не будем тратить на споры время, которое еще у меня осталось. Возьми все золото, ты знаешь где, в тайнике под половицей. Но это не самое главное. Вот здесь, расстегни мне рубаху.
Мэтт поспешил выполнить просьбу умирающего.
На окровавленной груди старика Мэтт увидел гладкий камень овальной формы, на поверхности которого был вырезан какой-то рисунок. Рисунок напоминал кугуара, если не считать пятен на шкуре. Изображение отдаленно походило на примитивные рисунки индейцев, но по сравнению с ними показалось ему более сложным. Оставалось лишь сожалеть, что пуля не попала на дюйм правее, в камень. Ангус был бы сейчас невредим.
— Что это? — спросил Мэтт.
— Сам не знаю, но это… часть головоломки. — Голос его звучал все слабее. — Ты должен найти… Ты всегда любил такие штуки…
— Головоломка? О чем ты?
— На Столовой горе. На вершине… — затрудненное дыхание мешало Ангусу говорить. Теперь каждое слово давалось ему с трудом.
— Помолчи, Ангус, черт с ним со всем, побереги силы.
— Нет времени. Это гораздо лучше… Это чертовски лучше всего… что я когда-либо находил. Нельзя так оставить.
— Ты должен… — Собрав последние силы, Ангус с трудом поднял руку и ткнул пальцем в лоб Мэтта. — Найди ответ… для меня.
— Ангус, — грустно спросил Мэтт, — откуда ты взял, что это хоть что-то значит?
— Кто-то же потрудился… вырезать этот знак на скале и спрятать камень… прямо там, под рисунком. Это… мое последнее желание, Мэттью. Поклянись.
Как мог Мэтт отказать человеку, которому был обязан всем, самой своей жизнью?
— Я клянусь, Ангус, — прошептал он сквозь слезы.
Едва слышно Ангус пробормотал:
— Найди четыре других знака… головоломки.
— Где ты нашел этот камень, Ангус?
Но вопрос опоздал. Его старый друг и наставник уже покинул этот мир.
Мэтт перерезал ножом кожаный шнурок, на котором висел плоский, гладкий, как голыш, камень. Держа его на ладони, он поднял его, чтобы лучше рассмотреть в свете гаснущего дня. Медленно перевернув, он обнаружил, что какие-то странные линий, явно вырезанные рукой человека, пересекают его и с обратной стороны.
Камень еще хранил на себе тепло и кровь его только что умершего друга. И вновь глубокая печаль охватила Мэтта. Это явно был день потерь.
— Я не думаю, что он стоил твоей жизни, Ангус, — прошептал он. — Но клянусь, что найду ответ на твою головоломку.
2.
Мексика. Мехико-Сити Август 1897
Вот ты где, красавец! — прошептала Элисия Карлайл с улыбкой. — Ну, давай же! Покажись из своего укрытия! — Стоя на коленях и опираясь на руки, Элли склонилась над ямой, выкопанной в пещере. Луч утреннего солнца упал через входное отверстие над ее головой и осветил ее находку. С помощью кирки она постаралась удалить твердый песчаник вокруг показавшегося из земли металлического предмета. Элли обладала необходимым терпением, выработанным годами практики истинного охотника за древностями. Она работала здесь одна, если, конечно, не считать трехсотпятидесятилетний скелет ацтекского шамана, распростертый тут же в яме, в футе от нее.
Элли не обращала сейчас внимания на кости, полностью сосредоточившись на погребальных предметах. Она сможет вытащить этот скелет позже, со всеми предосторожностями и необходимым почтением, чтобы отвезти его на конечный пункт, в новый музей Мехико-Сити.
Конечно, она предпочла бы, чтобы все найденные ею артефакты заняли свое достойное место в Британском музее, но она заключила договор с мексиканским правительством и будет неуклонно следовать этому договору. Она была археологом, хотя ученые мужи в Лондоне спорили по поводу того, может ли женщина носить этот почетный титул. Но что бы там они ни думали, она уж точно не была могильным вором.
Изолированное захоронение обещало много интересных находок, но это было совсем не то важное открытие, о котором она мечтала. Раскопки одинокой могилы ацтекского шамана не решали ее проблем.
— Это все чертовски несправедливо, — пробормотала Элли. — Я не должна была соглашаться с условиями отца.
Она приподняла волосы, завязанные сзади в конский хвост, чтобы ветерок хоть немного обдул мокрую от пота шею. Вздохнув, она снова принялась осторожно освобождать предмет из многолетнего плена. И наконец спрессованный за сотни лет песок разжал свою хватку.
Элли с облегчением выдохнула. Она села на пятки, а затем легко поднялась. Ацтекский артефакт лежал у нее в руке. Это был плоский кусок желтого металла длиной с ее ладонь, с изображением мужчины. Он оказался самым большим из всех, которые она нашла в этом месте, и скоро он присоединится к тем тридцати золотым пластинам, которые она уже детально описала, занесла в каталог и упаковала для отправки президенту Порфирио Диасу.
Привыкнув работать в одиночестве, Элли задрала свою коричневую хлопчатобумажную юбку и принялась стирать ею грязь веков, въевшуюся в поверхность золотой пластины. Легкий ветерок обдувал ее голые ноги выше ободранных кожаных ботинок на шнуровке. Она не носила ни нижней юбки, ни чулок, в которых было неудобно лазить по скалам, пробираться по узким подземным ходам и копаться в грязи.
Ее модные нарядные платья благополучно покоились в дорожном сундуке, соседствуя с бриджами и широкой юбкой-брюками, в которой Элли обычно путешествовала.
Если отец хотел, чтобы она стала настоящей английской леди, он не должен был таскать ее с двенадцати лет за собой по всему свету с одних археологических раскопок на другие. Любовь графа Авершема к античности и экзотическим приключениям вошла в плоть и кровь его дочери, сформировала ее образ мыслей, повлияла на независимый характер и любовь к свободе, о чей теперь ее отец мог только сожалеть. Но жаловаться ему было не на кого, кроме как на самого себя.
Элли подняла пластину к солнцу. Золотая поверхность тускло блеснула, впервые увидев свет за последние триста лет. Золото и драгоценные камни всегда были самыми ценными находками — не только из-за своей денежной стоимости, но еще и потому, что, пролежав в земле или морской воде сотни лет, они сохранялись в том же виде, в каком вышли из рук древнего мастера. Именно такими их видели люди, жившие много веков назад.
