– Хайден? – не поворачивая головы, спросил сэр Робер. Девушка промолчала. Врать она не умела и не любила, а делать вид, что не поняла вопроса, было глупо.
– Ну что же… – снова вздохнул опекун, опустив плечи.
За весь вечер он больше не промолвил ни слова, а утром уехал не попрощавшись. Айлин смотрела в окно, наблюдая, как ему седлают коня, и ей было грустно. Не только потому, что (она была в этом уверена) больше сэр Робер не приедет. А потому еще, что он не ошибся в своем предположении относительно истинной причины ее отказа вернуться в поместье.
Да. Хайден.
И Хайден, который сейчас стоял на оледеневшей галерее, все знал. Конечно, о достопамятном разговоре опекуна и его воспитанницы, теперь уже почти трехгодичной давности, барон и понятия не имел, но… он же был не слепой, в конце концов! Да, его не волновали ни чувства Айлин, ни собственный замок, ни своя жизнь, но… это вот плавание по бесконечности времени без всякой цели уже порядком его утомило. Точнее – мозг не улавливал во всем этом никакого смысла. Есть ли барон Хайден Эйгон или нет его – какая разница?
– Пора с этим заканчивать, – вслух сказал Хайден.
Кошка сощурила глаза:
– М-мыслит пр-равильно! Стопр-роцентный самоубийца! Опять же когда-то был весьма подающим надежды рыцар-рем, до героя только самый чуток не дослужился…
– Что-то меня тут настораживает, – нахмурилась колдунья. – Странный он какой-то. Словно неживой.
– Последствия, – ответила советница. – Его в Эндлес-се Бесчувственным обзывают. Др-рама жизни… Одним словом, вроде и человек, а на деле все равно что кусок льда замор-роженный. Ни любить не может, ни ненавидеть, ни р-радоваться… ничего ему не интер-ресно… Такому и жить-то незачем! Подойдет?
– Нет. Снять заклятие может только герой с пылким сердцем и верой в душе. Ты на этого посмотри – похож он на такого?!
– Вот я больше на собаку похожа… – фыркнула кошка, пару секунд поизучав взглядом Хайдена.
– Другого поищем, – решила колдунья.
– А этот?
– Сам пусть разбирается. Наше дело сторона… Куда это он? Лошадь седлает среди ночи…
– К реке поехал… Да в той стор-роне ведь граница, земли Эндлесса заканчиваются! Неужто в Тайгет собр-рался?! – изумилась кошка, опираясь лапой на локоть хозяйки. – В бою помир-рать?! Умно… Всего-то денек пути. А там эндлессцев еще с последней войны недобрым словом пом-минают, так что… как только он гр-раницу переступит – тут ему и конец! По-моему, пр-роще повеситься, но он, видно, без тр-рудностей не может… Да, впр-рочем, они, Эйгоны, все такие…
– Уйди, не мешай! – Старуха наконец отпихнула компаньонку в сторону и вытянула над котлом руку со склянкой. – Сейчас еще посмотрим. Попробую пропорции увеличить, чтобы и дальние королевства охватить… У-уй!!
Горячий пар ожег руку. Колба выскользнула из скрюченных пальцев и ухнула прямо в варево… Бабахнуло так, что перепуганная кошка вихрем дунула на шкаф, бабушку взрывной волной едва не впечатало в стену, а сам котел подбросило вверх на полметра! Из чугунной горловины полезли неровные клочья серой пены.
– Перебор-рщили… – жалобно мяукнули со шкафа.
Колдунья, сыпя проклятиями, с трудом отлепилась от стенки и с опаской заглянула в котел. Вода подернулась синевой, но кипеть перестала. Постепенно поверхность становилась все спокойнее, картинка, поначалу мутная, прояснилась, и взору старухи предстал уже другой человек – молодой, коротко стриженный, с довольной улыбкой растянувшийся на некоем подобии скамейки. Вид у него был цветущий, вполне благополучный и вместе с тем какой-то непривычный.
– Кошка!
– Не пойду! А вдр-руг снова грохнет?!
– Не грохнет! Больше нечем… Иди сюда, говорю. Этого знаешь?
Черная советница вспрыгнула на столик и принялась изучать картинку пристальным взглядом. Через минуту уверенно мотнула хвостом:
– Не знаю. Первый рраз вижу. Но на самоубийцу не похож!
– Странно… – старуха наклонила лицо почти к самой воде. Потянула острым носом. – Э-э, да он не жилец!
– Так помир-рать вроде не собирается?
– Пока не собирается. А я-то вижу черноту, что вокруг головы его так и плещется… Пузырек со дна всяко уже не достать, значит, придется ждать, пока этот дозреет. Мое колдовство вернее верного, так что рано или поздно, а руки он на себя наложить попытается. Тут-то мы его и возьмем! Разве что…
– Что?
– Не наш он, вот что, – с сомнением покачала головой колдунья, внимательно вглядываясь в изображение. – Совсем не наш!
Молодой врач-микробиолог Аркадий Ильин грелся на солнышке в шезлонге. Ох и хорошо же! Индия, что ни говори, настоящий земной рай… Цены смешные, люди все до одного улыбчивые, погода восхитительно жаркая, не жизнь – сказка! И это, заметьте, в апреле, когда, к примеру, в родном Владивостоке холод собачий и ветер с моря такой, что сигарету изо рта выворачивает вместе с зубами…
Он блаженно вздохнул и, перевернувшись на живот, потянулся за стоящим на низком столике в тени балконного навеса коктейлем. Глотнул через соломинку приятно холодную с кислинкой жидкость, слопал красную вишенку, лежащую на дне стакана между двумя кубиками льда, и даже мурлыкнул от удовольствия:
– Это… просто праздник какой-то!
В свои двадцать два года Аркадий Ильин был личностью известной. И даже почти всемирно. Нет, на улицах его не узнавали и поклонницы на шею с визгом и цветами не бросались (а жаль…), но среди своего брата медика он сиял аки звезда. И не без причины.
Год назад, вслед за эпидемией птичьего гриппа, на человечество обрушилась новая напасть – некий exitus incognitos, как его второпях окрестили светлые умы вирусологии. И, в отличие от того же птичьего гриппа, валил этот экзитус исключительно хомо сапиенсов. Да так усердно, что в первые же недели своего шествия по планете угробил не одну сотню людей… Сначала забили тревогу власти Каира, где был зафиксирован первый случай заболевания. Неизвестный вирус за несколько суток полностью уничтожил научную археологическую экспедицию «Сахара», проводившую исследования в районе одного из мертвых городов одноименной пустыни. Чего уж они там накопали – бог его знает, но главу экспедиции, профессора Бонзу, археолога с мировым именем, нежданно-негаданно и без всяких причин свалил с ног сильнейший грипп. Причем свалил не в песках, а в каирской гостинице, куда экспедиция приехала отдохнуть на выходные. Где Бонза умудрился простудиться в такую жару, так никто и не понял, но его коллеги, не придав этому факту значения, поручили светило науки заботам опытных врачей и со спокойной совестью вернулись к работе.
Тем временем профессорский грипп начал принимать странные формы: за десять часов температура тела ученого несколько раз падала до тридцати четырех градусов и поднималась обратно до сорока, потом начались галлюцинации, потом – потеря чувствительности… В это трудно поверить, но симптомы болезни менялись каждые сутки! Началось все с гриппа, затем врачи с изумлением обнаружили, что имеют дело с холерой, потом – с воспалением легких, потом – с ветряной оспой, а в результате на четвертый день несчастный Бонза умер от… коклюша! Черт знает что такое! Послали за остальными членами экспедиции. Надо ли говорить, что ни одного живого человека в лагере не обнаружили. И у всех – ну вот у всех! – посмертные диагнозы совпадали в лучшем случае в соотношении шесть к одному. Единственно, что повторялось неизменно, – летальный исход…
