Лева всю дорогу домой мучился, сказать или не сказать маме про грядущее сокращение, и так и не решил, как же все-таки поступить. Но сейчас, глядя на нее, он подумал, что не стоит говорить ей пока ничего. Она и так расстроена. Лучше подождать, когда она будет в более приподнятом настроении.
Хотя такой момент мог представиться не скоро — Роза Семеновна круглыми сутками смотрела телевизор и все увиденное пропускала через себя. А наше телевидение, ни местное, ни тем более центральное, не способствовало поднятию настроения.
В январе Леве исполнялось тридцать семь лет, и ему это совсем не нравилось. Когда он думал о предстоящем дне рождения, в голову лезли строчки из Высоцкого. Начало он не помнил, но окончание помнил хорошо (или ему так казалось): «Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль и Маяковский лег виском на дуло».
Вот это «лег виском на дуло» вспоминалось особенно часто. Лева не собирался стреляться. Но, оглядываясь на прожитые годы, он с унынием констатировал, что к тридцати семи не достиг ничего и не стал ни Пушкиным, ни Маяковским.
Семьей он так и не обзавелся. «Я — старый дев», — шутил он про себя, опережая расспросы изредка встречаемых одноклассников и однокурсников.
Пытался жить отдельно и одно время снимал квартиру, но потом вернулся к маме. Почему? Надоело питаться всухомятку. Да и одинокие вечера в пустой квартире — неубедительная причина для самостоятельности.
«Никто не будет любить тебя так, как я», — часто повторяла Роза Семеновна и, наверное, была права.
Ну кому он был нужен? Щуплый, невзрачный, близорукий. Из материальных ценностей — только старенькая «ода», которую он очень любил и обижался, когда ее называли «москвичом».
Потеря нынешней работы сама по себе была не страшна. Если честно, такую работу и потерять не жалко. О чем тут жалеть? О бесконечных разборках с населением, недовольным то качеством газа, то его количеством? Или о бесчисленных отчетах, никем не проверяемых и, похоже, никому не нужных?
Удручал сам факт сокращения — как апофеоз всего, венец никчемной жизни, которую впору было тоже сокращать.
Лева постоял немного возле мамы, глядя в телевизор и не понимая ни слова, потом прошел в кухню, налил в рюмку теплой водки и одним глотком выпил.
Мария Спиридонова. РЫДАЕМ
Лифт не работал.
Поднявшись пешком на третий этаж, Мария Спиридоновна нехорошим словом назвала соседей, чей пацан опять просыпал мусор мимо мусоропровода.
Муж похрапывал в кресле, прикрывшись вчерашней газетой. И конечно же в раковине была гора немытой посуды.
Каждое из этих событий по отдельности совершенно не стоило того, чтобы расстраиваться. Но всё вместе плюс то, что произошло сегодня на работе, образовывало законченную картину конца мира. Хаоса.
Мария Спиридоновна села на диван и заголосила.
Муж, с перепугу взмахнув руками, как крылами, порвал газету и чуть не выпал из кресла.
— Манечка, солнышко! Да что случилось?
Он сбегал на кухню за стаканом воды, но Мария Спиридоновна пить отказалась.
Она оплакивала… Она не знала, что оплакивала. Ей просто было невыразимо жалко себя. А еще она горевала, что теперь уже не состоятся торжественные проводы на заслуженный отдых.
Достигнув пенсионного возраста и благополучно перевалив за него, Мария Спиридоновна продолжала работать, не поддаваясь на уговоры мужа и детей. Правда, в последние годы здоровье ее стало ухудшаться, и она постепенно смирилась с мыслью, что рано или поздно ей все же придется уйти с работы.
Но одно дело уйти с высоко поднятой головой, закатив напоследок грандиозный прощальный банкет. Она уже обдумывала фасон вечернего платья и приглядывала подходящую ткань.
И совсем другое — быть выкинутой за ненадобностью. Как старый башмак. Вот что было особенно обидно.
В душе все больше крепло решение… Нет, не бороться — она понимала, что это бесполезно, — но хотя бы воспользоваться ситуацией. И выжать побольше денег из подло поступившей организации, которой она отдала всю свою жизнь.
С паршивой овцы — хоть шерсти клок.
Муж не понимал всех этих тонкостей. Он, как ребенок, радовался тому, что совсем скоро по утрам ему уже не придется готовить себе завтрак.
Ксюша
Родители в курсе
Ксении не пришлось никому ничего объяснять. Родители уже все знали и ждали ее дома. И они уже решили, что делать дальше.
Так было всегда, и Ксюша знала, что так будет всегда. Поэтому она никогда не волновалась за свою судьбу.
В школу она пошла в ту, которую выбрала для нее мама, — с углубленным изучением английского языка. В технологический институт ее устроил папа.
И не важно, что английский язык Ксюша так и не освоила. Так же как и специальность, по которой училась в институте.
Родители дружили с семьей главного инженера «Томгортрансоблгаза», поэтому с трудоустройством единственной дочери проблем тоже не возникло.
Ликвидация абонентского отдела явилась для них неприятной неожиданностью, но не больше. В самое ближайшее время должен был решиться один щекотливый вопрос, и тогда Ксения оказалась бы устроенной операционистом в крупный банк. Отсутствие экономического образования не смущало ни одну из сторон, и Ксению меньше всего.
17 ноября
Все
Читаем «Вакансии»
Потянулись тоскливые дни. По утрам абонентский отдел в полном составе являлся на работу — без опозданий, но и без энтузиазма.
Каждый делал свое дело, но при этом постоянно думал о том, что произойдет через два месяца…
Через полтора месяца…
Через месяц…
— Бабушка, где вы живете?
— Кулькова Пелагея Ильинична, — ответила махонькая, скрюченная старушка, еле видимая из-за высокой стойки, отгораживающей посетителей от работников абонентского отдела.
— Адрес свой повторите! — гаркнула Лариса, теряя терпение. — Где вы живете?
— Ну чего ты на нее кричишь? — устыдила ее Алла. — Она же не виновата, что ничего не слышит.
Лариса перегнулась через стойку, забрала у бабули показания счетчика и попыталась разобрать ее каракули.
Настроение у всех, кроме Ксении, было паршивое. Ксюша, послав работу подальше, с железным самообладанием читала журнал «Космополитен».
Лева из своего угла печально наблюдал, как бабушка учит Ларису рассчитывать льготу. Лариса пыталась спорить, но что толку спорить с глухим человеком? И она смирилась. Бабушка рассказала все, что знала, про льготы и принялась рассказывать про свою жизнь.
Лева наблюдал такую картину множество раз. Сколько их было — таких стариков? Может, сотни, а может, и тысячи. Всеми забытые, никому не нужные. Разве их волновал газ? Да, конечно. Но гораздо сильнее им хотелось просто поговорить, потому что больше поговорить им было не с кем.
