— Но откуда тебе знать, куда вы едете, если он об этом ничего не говорил?
— Это лишь моя догадка, — ответил я самодовольно.
Вифания успокоилась и вздохнула. Она смирилась с моим отъездом и с перспективой остаться на несколько дней хозяйкой в доме, единственной начальницей над остальными рабами. Из прошлого опыта я знал, что в мое отсутствие она бывала настоящим тираном.
Единственной моей надеждой было то, что ее суровое правление не сломит Бельбона, и эта мысль заставила меня улыбнуться.
Обернувшись, я увидел появившегося в дверях Экона. Его лицо лишь на миг озарилось восхищением, но он тут же отвел глаза и скрестил руки на груди, демонстрируя полную невозмутимость. Я быстро поцеловал Вифанию и пошел к выходу.
Марк Муммий в большом нетерпении нервно расхаживал взад и вперед. Увидев меня, он поспешил к двери, не ожидая ни секунды.
Мы быстро зашагали по тропе, круто спускавшейся с Эсквилинского холма. У Субурской дороги: нас ожидали двое мужчин и четыре лошади.
Люди Муммия были похожи на него, и под их легкими шерстяными накидками я уловил тусклый блеск ножей. Перспектива вынужденной ночной прогулки по римским улицам выглядела в таком сопровождении даже заманчивой. Завернувшись в плащ, я нащупал на поясе свой кинжал. Хотя Муммий и сказал, что мне будет предоставлено все необходимое, я предпочел иметь собственное оружие.
На Экона Муммий не рассчитывал, поэтому нам обоим дали самую сильную лошадь, и он ехал, сидя у меня за спиной.
Ночь была мягкой, и в воздухе едва чувствовался холодок ранней осени, но городские улицы были почти пусты. В тревожные времена римляне остерегались выходить в темное время и с заходом солнца запирались в своих домах, оставляя улицы в распоряжении сутенеров, пьяниц и любителей острых ощущений.
Так было и в неспокойные времена гражданских войн, и в мрачные годы диктатуры Суллы, так выглядит город и теперь, когда на устах у всех восстание Спартака. В Форуме ходили ужасающие слухи о целых деревнях, где граждан захватывали и своих бывших хозяев зажаривали живьем рабы. После захода солнца римляне исчезали с улиц. Они накрепко запирали двери спален от своих даже самых верных слуг и просыпались в холодном поту от ночных кошмаров. В мире снова воцарился хаос, и имя ему было Спартак.
Копыта лошадей стучали по неровным плитам римских мостовых. Здесь стоял запах мочи и гниющих отбросов. Местами под ноги лошадей ложился свет из открытых окон нависших над мостовой верхних этажей, откуда на наши головы обрушивались обрывки музыки и пьяный смех, долго звучавшие потом за нашими спинами. И только далекие, очень холодные звезды, неподвижно мерцавшие в высоте, невозмутимо напоминали о приближающейся зиме. В Байе, где лето задерживается под защитой Везувия, наверное, теплее, думал я.
Наконец Субурская дорога привела нас в Форум, где стук копыт наших лошадей отдавался громким эхом на пустынных площадях. Мы проехали по самым священным местам, куда обычно не разрешалось заезжать на лошадях даже ночью, и направились прямо на юг по узкой улочке между Капитолийским и Палатинским холмами. На скотном рынке, называвшемся Бычий форум, стояла глубокая тишина, нарушавшаяся лишь изредка мычанием животных в загонах. Я хлопнул по ноге Экона, и он наклонился вперед, приблизив ухо к моим губам.
— Так я и думал, — шепнул я ему. — Мы едем в сторону Тибра. Тебя не клонит ко сну?
Он выразительно хлопнул меня два раза по спине.
— Ну и прекрасно, — я засмеялся. — Когда поплывем вниз по реке к Остии внимательно смотри вокруг.
На берегу реки нас ждали люди Муммия, чтобы принять от нас лошадей. У конца длинного причала стояло готовое к отплытию судно. В своем полусонном состоянии я считал плавание вниз по Тибру к морю как заурядное неторопливое путешествие, но ошибся. Моему взору представился не утлый челн, какой я ожидал увидеть, а небольшой гребной корабль с дюжиной рабов на веслах, прочный и быстроходный. Муммий, не теряя времени, проводил нас на борт, за нами последовали оба его телохранителя, и мы тут же отчалили.
— Если вы не выспались, можете прилечь, — предложил он, указав место под тентом, где высилась груда одеял. — Не слишком шикарно, и рабыни, которая согрела бы вас, нет, но нет также и вшей, если, конечно, пара-другая не переползла на одеяла с этих парней. — С этими словами он резко ткнул носком сапога в плечо ближайшего к нему гребца. — Налегайте на весла! — прогремел его голос, — да поторапливайтесь, не то отправлю вас всех на большой корабль, где узнаете, почем фунт лиха, — осклабился Муммий. Оказавшись снова в своей стихии, он становился более общительным, но я не был уверен в том, чтобы мне это слишком нравилось. Оставив бодрствовать одного из своих людей, он и сам заполз под одеяла.
— Если что — буди меня сразу, — шепнул я Экону, сжав ему руку, чтобы убедиться в том, что он меня понял. — Впрочем, если сможешь уснуть — спи. Сомневаюсь, чтобы здесь нам грозила опасность. — Я присоединился к Муммию под тентом, устроившись в дальнем углу и всеми силами отгоняя мысли о собственной постели и о тепле Вифании.
Скрип ручных кандалов на гребцах, ритмичные всплески под веслами и монотонный звук воды, разрезаемой носом судна, в конце концов убаюкали меня, и я задремал, то и дело пробуждаясь из-за храпа Марка Муммия.
Проснувшись в четвертый раз, я выпростал ногу из-под одеяла и слегка ткнул его в бок. Храп на мгновение прекратился, а потом возобновился с новой силой — теперь он хрипел как человек, умирающий от удушья. Услышав тихий смех, я приподнялся на локте и увидел на носу обоих его телохранителей, улыбавшихся мне. Они стояли почти вплотную друг к другу и о чем-то тихо говорили. Сна у них не было ни в одном глазу.
Я посмотрел в сторону кормы. Рулевой был на своем месте — бородатый гигант, безучастный ко всему, кроме реки. Поблизости к нему сидел Экон, уставившись через фальшборт на воду. Он был похож на статую Нарцисса.
Наконец Муммий перестал храпеть, и его дыхание теперь смешивалось с плеском воды, обтекавшей деревянную обшивку, с ритмичными выдохами гребцов, но мне уже не удалось погрузиться в благодатные объятия Морфея. Я беспокойно вертелся под одеялами. Было то слишком жарко, то холодно. Мои мысли блуждали по каким-то глухим лабиринтам, упираясь в тупики. Тяжелая дремота расслабляла, не принося отдыха, а призрачный покой не восстанавливал силы. Когда мы наконец доплыли до Остии и увидели море, перед Марком Муммием предстал куда более неповоротливый человек, чем тот, которого он за несколько часов до того выманил из постели. Мне казалось, что эта ночь никогда не кончится и что нам суждено вечно странствовать в этом мраке.
Муммий высадил нас на причал. Покинули борт и телохранители, гребцы же остались на своих местах, в изнеможении согнувшись пополам над веслами. Я на мгновение задержал взгляд на их широких голых спинах, ходивших вверх и вниз от тяжелого дыхания и блестевших от пота в слабом свете звезд.
Один из них перегнулся через борт — его начинало рвать. В какой-то момент нашего плавания я перестал слышать их вдохи и выдохи и монотонное поскрипывание весел в уключинах, полностью забыл о них, как забываешь о колесах мельницы. Да и кто думает о колесе, пока оно не требует смазки? Или о рабе, пока он не заболеет, не запросит еды или не взбунтуется?
