Густая краска покрыла щеки Антуанетты, но поглощенная своими собственными мыслями, Валерия ничего не заметила и продолжала:
– Да, я скажу тебе все, но должна начать с происшествия, случившегося со мною в конце прошедшего сентября, за три недели до твоего возвращения.
– Я знаю, ты упала с лошади. Твой брат говорил мне об этом. Но в этом падении не было ничего опасного, и оно не имело влияния на твое здоровье.
– Ты ошибаешься, я рисковала жизнью. Но ты не знаешь, кому я обязана тем, что все кончилось так счастливо. Я никогда не называла имени этого человека, так как оно неприятно отцу и брату.
– Вот странно! А между тем это правда: никто не произнес имени того, кто тебе оказал помощь.
– Я расскажу тебе все подробно, – проговорила Валерия нерешительно. – Когда Феб споткнулся, я упала и так сильно ударилась головой о землю, что у меня потемнело в глазах. Смутно чувствовала я, что лошадь поднялась на ноги и волочила меня, так как нога моя застряла в стремени, а очнувшись, увидела себя в объятиях красивого молодого человека, который усаживал меня под деревом, но тут я лишилась чувств. Когда я окончательно пришла в себя, то лежала уже на диване, возле меня на коленях стоял тот же молодой человек и давал мне нюхать спирт; по другую сторону стояла почтенная старушка, вероятно ключница. Тут я заметила, что мой спаситель красив, но цвет и форма его лица обличали в нем иностранца.
Он предложил мне пить, занимая меня, и я, не стесняясь, отдавалась той симпатии, которую он мне внушал, так как, судя по его манерам и богатству меблировки, я думала, что имею дело с равным. В знак благодарности я протянула ему руку, и он поцеловал ее восторженно, что заставило меня покраснеть. Вскоре приехал извещенный обо всем случившемся Рудольф и я, прощаясь с незнакомцем, спасшим мне жизнь, просила его бывать у нас, но вообрази себе мое смущение, когда Рудольф, взглянув на меня – ты знаешь этот взгляд, – представил мне моего спасителя: это был Самуил Мейер.
– Как! Самуил Мейер, сын еврея-миллионера! – воскликнула Антуанетта и с хохотом упала на диван. – Бедная Валерия! Понимаю, в каком ты была положении: он тебя нес на руках. Фи! Твоя хорошенькая головка лежала на его груди или плече! Конечно, это возмутительно.
– Это еще ничего. Но возмутительнее всего было узнать, что человек с такой наружностью и отличными манерами был чистокровный еврей, даже некрещеный, – сказала Валерия нетвердым голосом.
Антуанетта с удивлением взглянула на разгоряченное и взволнованное лицо подруги.
– Неужели, Валерия, ты действительно думаешь, что крещением можно уничтожить происхождение человека?.. Однако я все еще не вижу причины твоего горя.
– Дай мне кончить. Два раза Мейер приезжал к нам, но по приказанию отца и Рудольфа его не приняли.
– Надеюсь, ты ничего не находишь против такой благоразумной меры? – перебила ее Антуанетта. – Благодарю за удовольствие встречать в вашем салоне человека, который конечно распространяет неприятный аромат, свойственный его расе! Не гляди на меня с таким удивлением, наследственность этого запаха – факт.
– Нет, нет, – возразила Валерия, смеясь от души. – Мейер не распространяет никакого дурного запаха. Он был слегка надушен, как каждый из нас, и прекрасно одет.
– Смотри, Валерия, ты что-то очень защищаешь этого еврея, и я начинаю подозревать тебя кое в чем, – заметила Антуанетта с притворным беспокойством.
– Не бойся, пожалуйста, и выслушай самое главное. Недели три тому назад я неожиданно встретила Мейера у барона Кирхберга. Поверишь ли, что он крайне развязно стал требовать от меня объяснения, отчего, пригласив его, я ни разу его не принимала?
– Это слишком. И как в этом виден еврей, особенно если он не подозревал причины отказа.
– Представь, милая Антуанетта, мне кажется, что он не подозревал. Я была тем более взбешена этой настойчивостью, что он заставил меня краснеть за мою неблагодарность, так как, действительно, стыдно указать на дверь человеку, который спас тебе жизнь.
– А как иначе, когда это еврей! – возразила Антуанетта.
– Конечно, но тем не менее я была раздражена и дала понять ясно, что ему не место в нашем доме. Он был оскорблен. Смертельная бледность покрыла его лицо; я думала, что он упадет, и мне хотелось успокоить его словом участия. Он говорил об уважении, которое внушает еврейское золото, а глаза его пылали презрением и злобой, когда он подал мне письмо Рудольфа, в котором тот просил у него в долг крупную сумму денег и называл своим другом. В заключение он намекнул, что наши дела очень плохи, и ушел, прежде чем я успела прийти в себя.
Валерия быстро встала, подошла к письменному столу.
– Я не решилась отдать это письмо Рудольфу, хотя знаю, что он не уплатил долг.
Дрожащей рукой Антуанетта схватила листок и, пробежав его глазами, спросила:
– Почему ты знаешь, что этот долг не погашен?
– Ты не заметила, – сказала Валерия. – Вот, читай:
«Дорогой Самуил, это письмо будет ручательством, что я уплачу вам долг при первой возможности. Тогда вы возвратите мне эту записку, которая, я знаю, остается в надежных руках».
– Это надо узнать! Может быть, твой брат заплатил свой долг этому наглому ростовщику, а письмо позабыл взять: молодые люди так неосторожны! – говорила Антуанетта, видимо принимавшая самое живое участие в делах молодого графа.
– Какой важный вопрос волнует вас? – спросил звучный голос, и Рудольф, весело улыбаясь, подошел к собеседницам, которые поглощены были своими разговорами, а потому не заметили его появления. – Не могу ли я быть судьей в вашем споре? Щеки твои горят, Валерия, а вы… – Он вдруг замолчал, вспыхнув до ушей, и выхватил листок из рук Антуанетты. – Каким образом это письмо попало в ваши руки? – глухим голосом спросил граф. – Неужели Мейер имел дерзость обратиться со своими требованиями к Валерии?
– Нет-нет, он дал мне это письмо по иному поводу. Слушай…
И молодая девушка передала брату свой разговор с банкиром на вечере у барона Кирхберга.
Рудольф слушал ее, опустив голову и покручивая свой тонкий ус.
– Все же, Валерия, ты напрасно так явно выказала пренебрежение этому человеку. Конечно, это – еврей, но он миллионер, а ты не знаешь и понять не можешь, как много он может сделать нам зла, – заметил, вздыхая, молодой человек.
– Он не стесняясь дал мне понять, что дела наши расстроены. Отдал ли ты ему, по крайней мере, ту сумму, о которой говорится в этой записке? – спросила с беспокойством Валерия.
Рудольф ответил не вдруг.
– Надеюсь скоро уплатить.
– Не скоро, а сегодня же надо расплатиться с этим ростовщиком! – вскричала, горячась, Антуанетта и, схватив за руку графа, продолжала: – Рудольф, вы мой друг детства, и если сохранили хоть каплю привязанности ко мне, то позвольте избавить вас от этого гнусного обязательства. Я имею в настоящую минуту достаточную сумму денег, возьмите ее и расплатитесь с Мейером и, когда будет можно, вы возвратите мне эту безделицу. Скажите скорей, что вы согласны, в память всех тех сладостей, которыми мы, бывало, так часто делились между собой.