Прилетел на обочину тетеревиного тока рябчик и завёл свою песенку: «Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!» Я пересчитал: шесть косачей на току! Пять в стороне на снегу, а шестой рядышком с шалашкой, на седой кочке, сидит.
— Шесть! — говорю я.
— Шесть! — стукнул я по колену. — Считать не умеешь!
Ближний — шестой — услышал, испугался и улетел.
«Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!» — свистит рябчик.
Я молчу. Сам вижу, что пять. Улетел шестой.
— Я же не спорю! — говорю я. — Пять так пять!
«Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!» — рябчик свистит.
— Без тебя вижу! — рявкнул я. — Небось не слепой!
И рябчик улетел с ними.
Блокнот забыл
Иду я по лесу и расстраиваюсь: блокнот забыл! А в лесу сегодня, как нарочно, столько разных событий! Весна всё медлила, медлила, и вот как прорвало. Выдался наконец тёплый и волглый денёк, и зима разом рухнула. Дороги раскисли, снег набряк, голые ольхи в каплях дождя, тёплый пар шевелится над проталинами. Птицы словно из клеток вырвались: гомон, щебетание и свист. На болоте журавли трубят, над лужами повизгивают чибисы, на вытаявших кочках свистят кроншнепы. Одиночками, группками, стаями летят над лесом дрозды, зяблики, юрки, зеленушки. Новости со всех сторон — успевай только голову поворачивать!
Первый дрозд-белобровик пропел, первый кулик-черныш прокричал, первый бекас — лесной барашек — проблеял. Куда девать этакое половодье весенних новостей?
Как было удобно: увидел и записал, услышал и записал. Идёшь по лесу и складываешь новости в свой блокнот, как грибы в корзинку. Раз — и в блокнот, два — и в блокнот. Полный блокнот новостей, даже карман оттягивает…
А теперь? Всматривайся, вслушивайся и всё запоминай. Бойся пропустить самую малость, бойся забыть, перепутать, ошибиться. Складывай новости не в блокнот, а в себя. Да что ты — рюкзак или корзинка?
С блокнотом удобно и просто: «Проблеял первый бекас». Или: «Зарянка на ёлке пропела». И всё. Как припечатал. Зарубка на память, сообщение к сведению.
А теперь изволь эту самую зарянку, которой вдруг вздумалось петь, да вместе с огромной ёлкой, в лапах которой, как в широких ладонях, перекатываются, позванивая, осколки её стеклянной песенки, ухитриться поставить на полку своей памяти и сохранить.
Туда же журавлей и чибисов вместе с их лугом и кочками, зябликов и юрков со всем этим волглым весенним днём — всё в себя, в себя и в себя! И торопись теперь не записывать, а смотреть и слушать.
Вот ведь морока.
А может, пусть? Может быть, так и лучше? Все новости у меня не в блокноте и не в кармане, а прямо во мне. И не какой-то нудный набор событий — кто, что, где, когда? — а вся весна. Целиком! День за днём: с солнцем, ветром, сиянием снега, журчанием воды.
И вот ты уже весь пропитан весной — что же в этом плохого? Что может быть лучше, если весна внутри, а в душе заливаются птицы! Лучшего не может и быть!
Хорошо, что блокнот забыл. Носился бы с ним сейчас, как с писаной торбой. В другой раз нарочно его забуду. И выброшу карандаш.
Буду ходить, пропитываться весной и песнями птиц. По макушку!
Званый гость
Увидела Сорока Зайца — ахнула:
— Не у Лисы ли в зубах побывал, косой? Мокрый, драный, запуганный!
— Если бы у Лисы! — захныкал Заяц. — А то в гостях гостевал, да не простым гостем был, а званым…
