Когда она выросла, то из разговоров матери с отцом поняла: Серафине собор когда-то тоже казался просторным. Собор и все, ради чего его воздвигли, обещали ей больше, чем вся ее старая жизнь. Серафина искала большей свободы, которую, как она думала, ей даст замужество с христианином, но нашла только новые ограничения. Сама она была новообращенной, из семейства евреев, которые жили и работали в Толедо с седьмого века христианской эры. В то время как другие евреи двинулись на юг, в Гранаду, или отреклись от своей веры, так как их жизнь в священном христианском Толедо становилась все более опасной, семья Серафины сохраняла веру. Но к концу пятнадцатого века, когда разрастающаяся мусульманская империя Османов стала угрожать Испании с востока, король Фердинанд и королева Изабелла захватили всю Испанию, включая Гранаду. Католические монархи подняли флаг христианской Испании над Альгамброй, бывшей арабской крепостью, а затем замком кастильских королей, и издали декрет о том, что королевство теперь принадлежит христианам и что испанские мавры, которые были мусульманами, а также все испанские евреи должны обратиться в истинную веру. Десятки тысяч бежали в Салоники, в Константинополь, в Иерусалим. Тот, кто бежать не мог, пошел на компромисс. Был год 1492, и у католических монархов головы кружились от побед дома и за рубежом, а также от будущих планов получать серебро и золото из Нового Света. Началась их эра, и семья матери Лии затаилась, выжидая. Они были тайные иудеи анусимы, «обращенные силой», «изнасилованные», хотя новые христиане дали им отвратительное имя marranos, что значит «свиньи». Внешне анусимы приспосабливались к христианской вере: признавали крещение, посещали мессу и получали причастие. А тайно ели кошерное[6]и соблюдали Шаббат. На Йом Киппур[7]они читали Кол Нидре, молитву об искуплении, как могли, прося, чтобы Бог простил им христианские обеты, которые они вынуждены были дать.
На протяжении двух поколений семья матери Лии жила такой двойной жизнью в маленькой общине тайных евреев в Толедо. Некоторые уходили из общины и становились истинными новообращенными, новыми христианами, как по сути, так и по имени. Другие произносили за них кадиш, погребальную молитву. По их мнению, новообращенные были мертвыми душами.
Мать Лии была одной из таких душ.
* * *
Шейлок ждал Лию на ступенях под Мавританской аркой в восточной части площади Сокодовер. Под ним, далеко внизу, виднелась городская стена, а за ней сверкала река Тахо.
Глаза Шейлока сверкали, как река, скорее от радости, чем от солнца. Он ласково хлопнул Лию по руке, когда она стала засовывать глубже под рубашку молитвенник, торчавший из-под его плаща.
— Я читал мой маленький Талмуд, — пояснил он, поглаживая ее пальцы.
— Ты выставляешь себя напоказ здесь, у Ворот Солнца. Ты с ума сошел? — сказала она, уклоняясь от его рук и продолжая глубже засовывать маленькую книжку, пока она не стала незаметна.
— Да, сошел. Сумасшедший, и меня видят с сумасшедшей женщиной.
— Я просто гуляла по площади. — Лия поправила свою вуаль, Шейлок весело наблюдал за ней. — Я не думала, что ты будешь здесь.
Шейлок пожал плечами.
— Я говорил, что буду здесь в три. Я и был здесь в три. Еще пять минут, и меня здесь уже не было бы.
— Ты не стал бы ждать?
— У меня есть работа, которую нужно делать, прекрасная дама. Я стал мужчиной с тринадцати лет.
— Целых семь лет!
— Шерсть нужно чесать. Сделка есть сделка. Ты сама сказала — в три.
— Мне пришлось ждать, пока уснет отец.
Шейлок взял ее за руку, и они пошли вниз по ступеням.
— А почему великий Себастьян де ла Керда дремлет после полудня? Почтенный идальго, сын кого-то там. Сын кого?
Лия хихикнула.
— Сын отца, который спал весь день. У них есть земли и рента.
— Ага.
— Им не надо работать, как тебе, простому труженику.
— Деньги из ниоткуда.
— Ну как, хорошо смотрится на твоей любимой женщине? — Лия остановилась, чтобы продемонстрировать темно-синее платье и лайковые перчатки. Ее кружевную вуаль ветром отнесло назад, так что выбился каштановый локон.
Теперь Шейлок сам поправил вуаль, позволив пальцам слегка коснуться непокорного локона, и с сожалением, тихо сказал:
— Девушки могут показывать свои волосы, Лия. Но когда они выходят замуж, уже нет. Тогда только твоему мужу позволено будет видеть твои волосы.
Она смело взглянула на него:
— А у меня будет муж, Шейлок Бен Гоцан?
* * *
Он выдержал ее взгляд, и оба они почувствовали, как вспыхнули их щеки. Мимо прошел мужчина и поздоровался:
— Добрый день, Бенито.
Шейлок поднял глаза при звуке своего христианского имени и коротко поклонился.
— Добрый день, сеньор Касалес. — Шейлок взял Лию под локоть и повел вниз по лестнице. — Любимая, у моей семьи есть дела с этим человеком. Мы поставляем ему шерстяные ткани. Не знаю, заметила ли ты, но он с любопытством посмотрел на тебя.
— Он не может знать, кто я.
— На тебе дорогая одежда.
— Не такая дорогая, как хотелось бы моему отцу! Ему хотелось бы нарядить меня в трехслойную юбку с фижмами или оранжевое платье с глубоким декольте. Он хотел бы, чтобы все видели мои волосы и драгоценности!
— Чтобы привлечь чьего-нибудь сынка, вроде него самого, — сказал Шейлок смеясь.
— Отец уже подумал об одном таком, но мне он не нравится.
— Лия. — В голосе Шейлока прозвучала нежность, когда он произносил ее новое имя, данное ей матерью. Они достигли городской стены и остановились в ее тени. — Лия, — повторил он. — Скажи честно, это просто твой каприз? Ты хочешь бросить вызов отцу?
— Что такое каприз? — спросила Лия, топнув ногой. — Моя любовь к тебе?
— В твою любовь я верю. — Шейлок взял ее пальцы и поцеловал их. — Но любовь — не все, как ты знаешь.
Да, я знаю. Есть еще и Закон.
Он улыбнулся ей с такой теплотой, что она поняла: ее ответ открыл его сердце. Счастливая, она прошептала:
— Шейлок, у меня есть для тебя одна вещица.
— Что за вещица?
Из кошелька на поясе она достала кольцо и протянула ему. Яркое от солнечного света, оно лежало у нее на ладони. Шейлок молча взял оправленный в серебро камень. Прищурившись, он тщательно рассматривал его, будто собирался купить.
— Бирюза. Из Салоник или Константинополя. Где ты его взяла?
