Если бы обвиняемые в колдовстве получили возможность выбора, они предпочли бы, чтобы представители церковной и государственной власти оставили их в покое. Надо отметить, что, поскольку в то время социальная роль колдунов и ведьм формировалась под влиянием авторитетных мнений, повсеместной пропаганды и народного легковерия, случалось, что люди объявляли себя колдунами или ведьмами. Они говорили, что исповедуют еретические идеи и ощущают свою колдовскую природу, открыто заявляя о своем «неправедном» статусе, чтобы принять свою судьбу (это желание могло быть связано с попыткой придать своей жизни содержание либо чужими руками совершить самоубийство). Эти колдуны и ведьмы выбрали роль, которую они играли, их считали таковыми и соответственно обращались с ними потому, что они добровольно сделали свой выбор, иными словами, они приняли роль колдуна и ведьмы.
В прошлом люди создавали ведьм, теперь они создают душевнобольных. Однако и в этом случае важно понимать следующее: сказать, что душевных болезней не существует, безусловно, не значит заявить о том, что не бывает личного поведения, которое присуще объявленным душевнобольными, или что не бывает беспорядков в обществе, вину за которые на них возлагают. И действительно, в наши времена есть люди, которые нарушают закон или пренебрегают принципами морали, — например, мужчины, употребляющие героин, или женщины, бросающие новорожденных детей. Таких мужчин и женщин часто обвиняют в душевной болезни (классифицируя ее как «наркозависимость» или «послеродовой психоз») и преследуют как душевнобольных (посредством принудительной госпитализации и лечения)[17]. Важно понять, что такие душевнобольные не выбирают эту роль — ее им приписывают.
Если бы объявленные душевнобольными получили возможность выбора, они предпочли бы, чтобы носители медицинской и государственной власти оставили их в покое. Иными словами, если наша цель состоит в том, чтобы понять, как обстоят дела, а не просто укреплять сложившиеся массовые верования и оправдывать принятую практику, мы должны разделять три связанных, но отличных друг от друга класса явлений. Первый — это события и поведение, такие как рождение мертвого ребенка или отказ матери от здорового младенца. Второй — это их объяснения посредством религиозных или медицинских понятий, таких как колдовство или душевная болезнь. Третий — это меры общественного контроля, оправданные медицинскими или религиозными представлениями и предполагающие теологическое или терапевтическое вмешательство, такое как сожжение ведьмы у столба или принудительная госпитализация душевнобольного.
Можно признавать реальность события или поведения, отвергая в то же время его общепринятое объяснение и принятые методы общественного вмешательства. В самом деле, и в религии, и в науке наиболее страстные споры случались и продолжают случаться не вокруг того, имели место или нет какие-то события, а вокруг того, справедливы ли предложенные для этих событий объяснения и хороши ли средства, используемые для того, чтобы предотвратить их. Убежденные приверженцы веры в колдовство настаивали, что проблемы человечества порождены ведьмами и сжигать их у столба — хорошо. В то же время не принимавшие эту теорию считали такое объяснение ложью, а предпринимаемые меры — злом. Сходным образом убежденные приверженцы представления о душевной болезни настаивают на том, что человеческие проблемы порождены сумасшедшими и заключать безумцев в психиатрические больницы — хорошо. Те же, кто не принимает эту теорию, считают такое объяснение ложью, а меры, им оправдываемые, — злом[18].
Поскольку в наше время социальная роль душевнобольного закрепилась под воздействием авторитетных мнений, повсеместной пропаганды и народного легковерия, случается, что люди заявляют о себе как о душевнобольных. Они утверждают, что имеют идеи и испытывают чувства, присущие душевнобольному, и открыто объявляют о своем отклонении, чтобы принять свою судьбу (что может быть связано с попыткой избежать призыва на военную службу, уклониться от какой-то другой обязанности или причинить вред себе или своей семье). Конечно, люди могут также определять себя в качестве душевнобольных для того, чтобы обеспечить себе психиатрическую помощь, в которой они нуждаются и которой они желают. Как правило, такие люди знают, что физически они не больны и что их «болезнь» метафорична. Они принимают роль душевнобольного как цену, которую надо заплатить, чтобы получить услуги эксперта, клиентов которого общество привыкло обозначать именно так. Однако понятие «душевной болезни» не является ни необходимым, ни полезным для практики договорной психотерапии[19]. В самом деле, психотерапевтические пациенты» часто «лечатся» у немедицинских терапевтов, таких как психологи или социальные работники. Большая часть изложенного в этой книге не относится к данной категории пациентов, к их терапевтам и к отношениям между ними.
Хотя время от времени индивиды добровольно принимали на себя роль ведьмы или колдуна, в исторических исследованиях феномена «охоты на ведьм» считается не требующим доказательств тезис о том, что ведьме принудительно навязывали ее статус, и учреждением, ответственным за ее бедственное положение, была сама инквизиция. Сходным образом я намерен поступить и в данном исследовании. Я предполагаю, что душевнобольному навязывают эту роль принудительно и что учреждением, ответственным за его бедственное положение, является институциональная психиатрия. Чтобы четко разграничить госпитализированных добровольно и принудительно, я буду называть жертву психиатрического вмешательства «недобровольным пациентом», а того, кто им распоряжается, — «институциональным психиатром».
Систему же, которая устанавливает их отношения и воплощает их в жизнь, я буду называть «институциональной психиатрией».
