— И чё собрались-то? Девки, что ли, опять за Кирилла бьются? Не понимаю. Не понимаю…
Наташа вышла замуж лишь однажды. На закате Советской власти. Он достойно выполнил свою миссию по зачатию ребенка, но ни к рождению, ни к воспитанию Катюхи уже не имел никакого отношения. Уйдя от них в запой, он не выходил из него последние двадцать лет, но, обладая удивительным здоровьем, время от времени появлялся на Наташином горизонте. По-человечески его было жалко.
Из интересов дела ему дважды ломали ребра и трижды закрывали в подвале. Наташин брат считал, что жизнь этого хмыря на планете слишком затянулась. Но убивать родственника было как-то неприлично. Поэтому он продолжал отравлять Наташину жизнь до тех пор, пока внезапно не пропал. Искать Толика было некому, но люди, в том числе и сама Ната, не сомневались, что он обнаружится по весне «подснежником».
Мертвое тело Толика было найдено за городом, в районе дач. Печальный итог никчемной жизни бомжа и алкоголика. Других мужчин в Наташкиной жизни не было.
И это огорчало ее лишь изредка. Не того Наталья Амитова была воспитания, чтобы прослыть на закате жизни проституткой. Девизом ее жизни были слова из песни: «Любовь, комсомол и весна». Теперь оставалось заменить «весну» на «парламент» и рассчитывать на настоящее депутатское счастье.
— Не понимаю, — снова вздохнула она.
— Да не в Кирилле дело. Соскучился я, — улыбнулся Глебов. — Соскучился.
— Скучно стало? Так ты бы над моим имиджем в прессе подумал. Потому что интервью это ж пока выучишь, сам понимаешь. Лучше загодя. Ты обещал.
Из всех девочек только Наташа называла его на «ты». Причем чуть не с первого дня. То ли беготня по коридорам больниц с клизмами и суднами начисто лишила ее пиетета перед людьми старшего поколения, то ли она просто не знала ничего о правилах хорошего тона, но о ее первобытном хамстве слагали легенды. А Виктору Федоровичу эта простота импонировала, хотя временами, только временами, казалась нарочитой, подозрительной.
— Хочу радикально изменить свою жизнь, — сказал Глебов, внимательно глядя в Наташкины узкие смеющиеся глаза.
— В Израиль, что ли, собрался? Да ты ж вроде без этого… — Она нахмурилась и стала медленно соображать, но процесс шел туго. — Или куда?
— За столом поговорим, — отрезал Глебов и снова устало вздохнул.
— Мне к пяти надо быть на работе. У нас выборы нового генерального директора центра, — предупредила Ната.
— И будет конкуренция? — развеселился Глебов, пытаясь представить себе самоубийцу, решившегося претендовать на пост Шефини.
— А как же, — ухмыльнулась она. — Чтоб не говорили, что я зажимаю демократию. Вылез тут один — прыщ на ровном месте. — Она выругалась и назвала фамилию человека, которого знал весь мир. Одним из первых он начал проводить операции на сердце. — На пенсию пора мужику, раз котелок не варит. Так что извини, Глебов, я, видимо, не задержусь.
Марья Павловна накрыла стол на террасе. Благо, погода позволяла. Кроме того, она не выносила ни запаха табачного дыма, ни вида курящих женщин. Обед на природе избавлял ее от необходимости терпеть, по крайней мере, первое…
Она никак не могла взять в толк, зачем Глебов все время ковыряется в ране, которая могла спокойно затянуться, покрыться спасительной корочкой и превратиться в забытую боль. Виктор вел себя как неразумный ребенок: он все пригревал на груди этих змей, которые так и ждали случая нанести ему удар из-за угла.
— Лялечке нужна мать, — сказал он, когда непутевый Кирюша вздумал жениться на Афине. — Лялечке нужна полная семья. Это — главное.
Марья Павловна попробовала было обидеться, но быстро сообразила, что при таком мощном запасе половых сил, коим обладал ее сын, Лялечка может иметь множество матерей, а бабушку только одну. Глебов тоже понял это очень быстро. Брак Кирюши и Афины не состоялся, и некоторое время Марья Павловна единолично и счастливо воспитывала маленькую девочку, так похожую на собственную мать… И все же она не понимала: зачем? Неужели Виктору что-то еще нужно от жизни? И возраст опять же, и тяжелая ответственная работа, и деньги. Но он так упорно пестовал всю эту компанию, что будь погибшая Ляля ее, Марьи Павловны, дочерью, то она бы не выдержала и позволила себе… Что позволила? Поджимать губы, руководить хозяйством и выезжать на курорты и в санатории? Путешествовать по Европе? И болеть душой за непутевого сына и непутевого свата.
— Прошу к столу. — Марья Павловна взяла Глебова под руку и на правах хозяйки заняла самое удобное — близкое к кухне — место.
Множество раз Виктор предлагал сватье нанять домработницу. Но Марья Павловна была непреклонна:
— Это пусть молодые с жиру бесятся. А нам, старшему поколению, каждую копейку беречь надо. Тем более, что вы у нас — единственный кормилец в семье.
Сама Марья Павловна работала в библиотечном коллекторе. Она относилась к государственным служащим, интеллигенции, к самой незащищенной прослойке общества.
Последнюю зарплату Марье Павловне выплатили около года назад. В порыве благодарности она все время экономила средства Глебова и любимой, единственной внучки.
— Каждую копейку надо беречь. А что, как нас не будет? Как наша Лялечка? Ведь она нездорова. На Кирилла надежды мало, — вот что ответила Марья Павловна транжире Глебову.
Он посмотрел на нее с благодарностью. И еще как-то — особенно. И пожал, а потом и поцеловал ее мужественную, трудовую руку…
— Прошу к столу. Лялечка, иди ко мне.
— Я с мамой Жанной. Она меня покормит. — Девушка весело засмеялась и, дурачась, прижалась к Марье Павловне. — Или ты с ней опять ссоришься? Мама Жанна, а ты опять гулящая?
Даша хихикнула и понимающе переглянулась с Марьей Павловной. Глебов нахмурил брови. А Кирилл раскатисто засмеялся.
— Доигралась? — назидательно спросила Афина, глядя на Жанну, как ей казалось, весьма вызывающе.
— Лялька, заткнись, — скомандовала Ната, которая никогда не считала нужным церемониться с полоумными и убогими. И с неубогими и неполоумными. Из всех девиц-подружек бальзаковского возраста только Наташа вела себя с Лялей как с ровней: жестко, спокойно, немного в своем стиле, по-хамски. — Мы и так знаем, что ты придурковатая, не надо лишний раз показывать!
— Мама Жанна… — Лялечка надула губы и собралась чуть всплакнуть. — Мама Жанна…
— Я не обижаюсь, садись уже. Давайте выясним, ради чего, собственно…
— Не спеши, — одернул Глебов. — Успеется. Ешьте!
Виктор Федорович любил, когда его гости хорошо кушали. Это означало, что они живы и что игра все еще продолжается. Если у потенциального слуги народа плохой аппетит, он может превратиться в Феликса Дзержинского. И что тут хорошего?
— Ничего, — сказал его врач. — Ничего хорошего. Тромб в аорте. Может оторваться в любое время. А может не оторваться. И ты попадешь под машину в возрасте ста лет. Но скорее, все-таки оторвется. — Доктор вздохнул и посмотрел в окно. Счастливый. Одно мгновенье — еще не снег, а тебя уже нет.
