Крепость «Керчь». Район форта «Тотлебен»
Войткевич и Новик
Новик в качестве «флюгера» и впрямь находится на крыше.
Блиндированной крыше склада «B», — объекта, помеченного на картах разведотдела жирным красным кружком. Сколько сотен тонн топлива хранилось тут, в старинных казематах и штольнях — толком и известно-то не было. Но то, что именно сюда, на базу «Kriegsmarine», свозят с «Керчи товарной» ребристые бочки с маркировкой «огнеопасно», выгруженные из составов, проскочивших партизанские засады — знали достоверно. Отслеживались они ещё от самой Владиславовки и теми же партизанами.
Бывший пороховой погреб форта ничуть не выделялся на мрачном фоне Ак-Буруна — обрывистого каменистого мыса, замыкавшего Керченскую бухту. Со стороны и не разглядишь. Как, впрочем, оставалась почти незаметной и вся крепость, некогда равная по значению и мощи Кронштадту, — но в отличие от последнего практически не заметная ни с берега, ни с моря. Потому как эта крепость в своё время, была чудом фортификации.
Построенная в 1857 году, при Александре II, талантливым инженером и главным «строителем» Севастопольской обороны 1854—55 годов генерал-адъютантом Тотлебеном, Керченская крепость когда-то была одной из семи главнейших крепостей России, и предназначалось ей быть главной и единственной опорой Российской империи на Чёрном море. Прискорбные условия мирного договора 1856 года весьма ограничивали военные возможности империи на этом фланге. Строили Керченскую крепость секретно, но с размахом. И, надо сказать, она вполне оправдывала своё предназначение.
Её соорудили как бы крепостью «шиворот-навыворот» — она не возвышалась над берегом мощными стенами и зубчатыми башнями, а вгрызалась в скалу на десятки метров вглубь подземными казематами, пороховыми погребами, казармами, потайными переходами, соединяющими батареи, так что снаружи, кроме не слишком приметных ворот, оставались только едва заметные капониры, бастионы, входы в потерны.
Понятно, что проникнуть сюда морякам-разведчикам стоило немалых усилий.
Трудно даже сказать, что было опаснее: или прыгать в неизвестность с парашютом, или высаживаться штормовой ночью в совершенно неподходящем, зато и не слишком охраняемом месте с утлой надувной шлюпки, или же пробираться к Ак-Буруну по земле, а то и под нею, родимою…
Это потребовало знания немецкого на уровне фольксдойч и удалось, в общем-то, только благодаря обычной управленческой неразберихе, столь свойственной немецкому педантизму. Это когда отдельное управление создавалось по ведомству медных котлов, отдельное по выдаче пшёнки, ещё одно — по древесному углю и обучению армейских поваров, да и для съёма навара, наверняка, отряжена особая Sonderkommando. И в конечном итоге каша получалась изрядная. Так же обстояло дело и в отношении прифронтовой контрразведки: армейские отделы 1С, CD, Абвер, комендатура полевой жандармерии, — все радели за безопасность прифронтовой 500-километровой зоны. Так что, фигурально говоря, толкались плечами, а реально происходило так: непонятное одним службам соотносилось ими с компетенцией других.
…Войткевич и Новик в неброской форме тылового корпуса выбрались из контрминной галереи — заранее прорытого тоннеля для ведения подземной минной войны, как это было при осаде Севастополя 1854—55 годов. Таких тоннелей, веером расходящихся от гласиса крепостного рва, под Керченской крепостью было прорыто множество, более семи десятков.
Выбравшись, они оказались вблизи мощеной дороги, на которой как нельзя кстати…
— Ты дывы, яка гарна бричка! — с радостью, не предвещающей седокам «брички» ничего хорошего, протянул Яков.
В чёрных терновых зарослях блеснул притемнёнными фарами штабной «Хорьх» представителя «Адмираль Шварце Меер». Ни много ни мало — Адмирала Чёрного моря! И в сопровождении всего одного трескучего БМВ береговой охраны с коляской.
Новик положил ладонь на руку Войткевича, потянувшуюся было за ремень, к рифлёной рукоятке «Парабеллума 08», и кивнул через плечо.
Яков понятливо кивнул и, бросив рукоятку пистолета, потянулся к голенищу сапога за плоским немецким штыком.
И впрямь: пусть до Северных ворот крепости было ещё добрых полтора километра и сами ворота были как бы в капонире, выложенном тёсаным известняком, из которого сначала ещё выйти надо, чтобы глянуть на дорогу, вьющуюся степью, — но бережёного, как говорится, бог бережёт. Не надо шуметь.