– Нет ничего, что Он не мог бы исправить, – ответила Мария и указала на распятие.
Мэри Сетон усадила Марию на стул, села напротив нее и взяла ее руки в свои.
– Я надеялась, что брак принесет вам счастье, – начала она.
– Я тоже, – отозвалась Мария. – Я не могу назвать себя несчастной. У меня для тебя приятная новость: думаю, я беременна.
– Поистине радостная весть! А что говорит лорд Дарнли?
– У меня… не было возможности побеседовать с ним об этом.
– Понятно, – Мэри подождала продолжения, но, ничего не услышав, добавила: – Мне очень жаль, что так случилось с лордом Джеймсом. Я знаю, что это причиняет вам боль. Измена хуже всего, когда она исходит от тех, у кого есть причины любить нас.
Да. Он не был обычным мятежником.
– Он заблуждался, когда надеялся заручиться поддержкой от королевы Елизаветы, – сказала Мария. – Когда он бежал в Англию, то получил от нее лишь публичный выговор. Его унизили перед заграничными послами, – Мария невесело рассмеялась. – Я была рада узнать, что могу рассчитывать на поддержку Елизаветы в тяжелое время. Моя сестра-королева все же показала, что мы на одной стороне.
* * *
– Вас радует то, что произошло с мятежниками после того, как они получили аудиенцию у английской королевы? – спросил Риччио, оторвавшись от своей корреспонденции. Мария диктовала письмо с формальным осуждением этой аудиенции, адресованное ее дяде, кардиналу Гизу. Она тщательно составляла фразы и подбирала выражения. Риччио чувствовал, что она дистанцируется от кардинала и не хочет быть до конца откровенной с ним. Но с другой стороны, после ее свадьбы мир превратился во враждебное для нее место, полное людей, не одобрявших ее выбор. Хотя Риччио не имел доказательств, он подозревал, что кардинал был одним из таких людей.
– Мой брат! – ее лицо было печальным. – Утратить его верность… нет, я не могу потерять то, чего никогда мне не принадлежало. Но я так обманулась в нем!
– Значит, вина лежит на нем, а не на вас.
– Да, но мне будет не хватать его. Он много значил для меня как человек.
– Теперь у вас есть муж, который может заменить любого брата.
– Это не одно и то же, – она снова замкнулась в себе при слове «муж». – Одно только начинается, другое всю жизнь было со мной.
– Считается, что супружеские узы в конце концов оказываются прочнее родственных.
– Для этого нужно время, – бросила Мария и вернулась к письму. – Итак, продолжим.
Риччио отложил письменные принадлежности. Он устал. Доведение каждого письма до совершенства, правильная расстановка слов на листе и красивый почерк, достойный адресата, – все это оказалось довольно кропотливой работой, требовавшей немалых усилий. Чернила быстро расплывались, и на гладкой бумаге трудно было удерживать ровные строки.
– Вы хорошо потрудились, Риччио, – подытожила Мария. – Вы собираетесь присутствовать на аудиенции лорда Босуэлла или хотите отдохнуть? В ближайшее время мне не понадобятся ваши услуги.
Может ли он верить ей на слово? Такие беседы бывают очень утомительными. Но тут в комнату с раздраженным видом вошел Дарнли. Риччио тут же принял решение.
– С вашего разрешения, я пойду, дорогая королева, – сказал он и поцеловал ей руку, а потом, поддавшись внезапному порыву, чмокнул ее в щеку.
Дарнли грозно уставился Риччио в спину, когда тот выходил из комнаты, а потом повернулся к Марии.
– Ты слишком много позволяешь ему, – недовольно пробурчал он. – Слуги не должны целовать королев.
– В самом деле, – согласилась она, чтобы как-то успокоить его. – Но он мне скорее как брат, нежели слуга.
Дарнли продолжал хмуриться.
– Я полагал, ты покончила с братьями, – наконец сказал он.
Его слова вызвали у Марии настоящую физическую боль. Покончила с братьями…
– Когда-то Джеймс был хорошим братом, – ответила она. – Эти воспоминания дороги мне.
– Ты слишком мягкосердечна, – он фыркнул. – И ты собираешься так же вести себя с графом Босуэллом?
– Почему бы и нет? Должна признать, меня восхищает его отвага. Мой суд был несправедливым, потому что я приняла свидетельство графа Аррана против него, хотя все знают, что он безумец. Но Босуэлл не стал покорно дожидаться своей участи и бежал из тюрьмы.
– А потом без разрешения вернулся в Шотландию. Разве это повод для восхищения? Почему его непокорность более похвальна, чем мятеж лорда Джеймса?
– Потому что он не стал собирать армию против меня, а, скорее, решил прийти мне на помощь.
– М-да, – Дарнли снова нахмурился. – И теперь ты хочешь поручить охрану границы ему, а не моему отцу.
– Эти места – родные для Босуэлла. Он хорошо их знает и знаком со всеми, кто живет на приграничных землях. Ему известны сложные переплетения родственных связей, в которых мы не можем разобраться. Твой отец… – граф Леннокс так и не смог ей понравиться, – … твой отец родом из другой части страны и не способен на это. Там все зависит от доверия и родственных отношений.
– Босуэлл мало что сделал для нас, – настаивал Дарнли.
– Ему не понадобилось что-то делать. Мятежники сразу же бежали в Англию.
– Хм-ммм…
Мария подошла к мужу и обвила руками его шею:
– Не держи на него зла. Он нам нужен. Мы потеряли так много людей! Лорда Джеймса больше нет с нами, и Киркалди… такой храбрый воин, каких еще поискать. Те, кто сражался со мной против Хантли, теперь выступают против меня. Это были лучшие люди королевства.
– Граф Босуэлл, – объявил стражник.
– Впустите его, – Мария посмотрела на Дарнли, предупреждая его взглядом. Тот отошел в дальний угол и устроился там с оскорбленным видом, скрестив на груди руки. Место, где он сидел, находилось в такой глубокой тени, что его трудно было заметить.
Джеймс Хепберн вошел в зал, держа шляпу на руке, согнутой в локте. Он решительно подошел к трону и опустился на колени за несколько шагов от него, так что Мария могла видеть лишь его рыжую макушку. Потом он поднял голову и посмотрел на нее.
– Милосердная королева, – начал он. – Минуло четыре года со времени нашей последней встречи. За это время многое произошло, и мы стали другими людьми. Однако я утверждаю – а я не льстец, – что ваша красота стала поистине несравненной, наряду с вашей властью и репутацией. Теперь вы истинная королева. Шотландии очень повезло.
– Прошу вас, встаньте, – сказала она.
– Слушаюсь, – Хепберн выпрямился, и Мария жестом разрешила ему приблизиться. Он направился к ней пружинистым шагом, выдававшим энергию и целеустремленность. Сейчас ему было тридцать лет, и какие бы лишения он ни претерпел в тюрьме, французское гостеприимство, очевидно, стерло их следы. Он излучал силу и уверенность в себе.
