Именно в свете этой позиции Витте выступил против авантюр на Дальнем Востоке летом 1903 г. Он считал, что даже отступление перед японским напором выгоднее России, чем риск безумной растраты небогатых российских ресурсов. Летом 1905 г., после маньчжурских унижений, Витте писал главнокомандующему русскими войсками генералу Куропаткину, что в интересах России не следует пытаться играть лидирующую мировую роль, гораздо целесообразнее отойти во второй ряд мировых держав, организовывая тем временем страну, восстанавливая внутренний мир. «Нам нужно от 20 до 25 лет для решения собственных внутренних дел, сохраняя спокойствие во внешних делах»[6]. Россия начинала создавать свой центр экономического влияния там, где конкуренция с Западом отсутствовала, — в Северном Китае, Афганистане, Северном Иране, Корее. Такие образования, как Русско-Китайский банк, служили твердой основой русского влияния. Нужны были годы труда, обучения, восприятия опыта, рационального использования природных ресурсов, чтобы поставить Россию в первый ряд гигантов мира. В начале века, накануне крестного пути России, Витте доказывал царю Николаю: «В настоящее время политическая мощь Великих Держав, призванных выполнить исторические задачи, создается не только духовною силой их народов, но их экономической организацией… Россия возможно более других стран нуждается в надлежащем экономическом основании ее национального политического и культурного здания… Наше недостаточное экономическое развитие может вести к политической и культурной отсталости».
Но в те времена, в годы «ажиотации», «легкого» восприятия мировой эволюции, когда казалось, что колосс России непоколебим и будущее обеспечено в любом случае, скучных финансистов не желали слушать. Великие проблемы мира, считали многие воинственные современники, не решаются на конторских счетах.
* * *
Выход к Китаю обязал мыслящую Россию задуматься над тем, с чем она идет в глубины Азии, какие у нее возможности на Тихом океане. Кто мог противостоять России в Восточной Азии? В Петербурге неизменно смотрели на Англию, соперницу России на протяжении всего девятнадцатого века. Главной стратегической линией XIX в. продолжало оставаться противостояние Петербурга и Лондона. Англичане упорно вели кампанию против предоставления России тепловодного флота. «Джон Буль» захватил порт Гамильтон — маленький остров на южном подходе к Цусиме. Для англичан это было средство контроля за кораблями, идущими к российскому Владивостоку. Менее всего Петербург хотел бы потерять свою «жемчужину» — Владивосток, и ради этого российское правительство отказалось от идеи строительства Порта-Лазарева. Более того, Петербург объявил о том, что и в будущем он никогда не будет использовать корейскую землю — ни при каких обстоятельствах.
Но Англия не успокоилась. Она нашла другой способ — в 1902 г. вступила в союз с расправляющим свои силы азиатским гигантом — Японией. При всем этом скепсисе и реализме, петербургская верхушка России не могла себе представить, что российской экспансии на Дальнем Востоке может воспрепятствовать азиатская сила. Она не могла представить себе феноменального роста Японии, островной азиатской империи, выходящей на позиции — после периода исключительно быстрой и успешной вестернизации — главного антагониста России на Дальнем Востоке. Преобразующая роль революции Мэйдзи тогда почти повсеместно, в том числе и в Петербурге, недооценивались.
Складывается великое противостояние. В первые десятилетия после «открытия» Японии Россия сумела предотвратить прямое укрепление японских владений в континентальном Китае. Особенно жестко для Японии эта черта российской политики обозначилась после победы Токио в японо-китайской войне 1894–1895 гг. Ради достижения этой цели Россия вошла в союз с Германией и Францией. Но эти страны не были заинтересованы в военном противостоянии Японии, их интересы были сосредоточены в других регионах. На пути растущей Японии встала Россия.
Русским геополитикам и стратегам на этот раз пришлось думать о противостоянии незападной державе. Прежде России грозили с Запада (поляки, шведы, Наполеон), теперь— с Востока. Впервые в России наблюдался страх перед мощью «не-Запада». Энциклопедия Брокгауза и Эфрона определила новую геополитическую ситуацию так: «Идея панмонголизма начинает переходить из области мечтаний на почву практической политики. Опасность, которую предвидел Вл. Соловьев, становится все более близкой и грозной. Япония смело выступает вперед и решительно берет на себя миссию возрождения и объединения народов Азии для будущей «мировой борьбы».
Как пишут американские исследователи Д. и П. Уорнер, «Маньчжурия была для русских так же далека как Марс, а Ялу была просто еще одной рекой на огромных просторах степей. В России и колыбель и последняя обитель были гробом; в Японии мужчина погибал ради спасения своего духа. Крестьянин требовал пищи: самурай был готов умереть ради императора. Царь Всея Руси хотел российского преобладания в Маньчжурии и далеко за ее пределами: император Мэйдзи верил в то, что он сражается за спасение своей страны. У Японии были свои территориальные амбиции, но сдержать российское влияние в Корее представлялось здесь условием существования страны, условием ее безопасности. Не просто японские солдаты и моряки пошли в бой, но все японское общество — со всеми его институтами выступило на войну».
Легкость завоевания феодальной Средней Азии, немощь Китая сыграли с русским государственным аппаратом злую шутку. Эти обстоятельства потрафили пресловутому национальному «авось»[7]. Победив в русско-турецкой войне, министры и генералы забыли о крымской катастрофе и не видели угрозы в островном государстве на Тихом океане. Верившие в свою миссию хозяев Дальнего Востока творцы русской политики не проанализировали опыт активного освоения западной науки и технологии — путь Японии после революции Мэйдзи, не оценили должным образом эффективность японцев в их победе над Китаем (1895). Если по приказу министра просвещения П.В. Делянова в России “дети посудомоек и мелких торговцев” лишались права на образование (указ 1887 г.), то революция Мэйдзи в Японии поощрила “кухаркиных детей” к образованию, что во многом объясняет феноменальный экономический рост Японии в период 1868 — 1904 гг. Япония сделала то, в чем Россия не преуспела: сумела без национальной психологической травмы дать современное образование своему населению, развить науку, возвести достижения чужой культуры в ряд естественных жизненных потребностей. Во многом вследствие этого русская армия, воюющая вблизи своих баз (в отличие от японцев, вынужденных десантировать своих солдат), пользующаяся благом прямых связей с Западом, при наличии воинских традиций, так и не смогла победить вдвое меньшую по численности японскую армию. А имеющий славные традиции морской флот, не уступая в числе, уступил в качестве и умении.
К трагической войне Россия пришла с той легкостью, которую традиционно и безнаказанно проявлял Запад в своих отношениях с азиатским, африканским и латиноамериканским миром на протяжении многих столетий в ходе беспроигрышных кампаний. Но оказалось, что у Запада есть более талантливые ученики, чем Россия. После яростного подъема Запада пятьсот лет назад все незападные страны, включая Россию, стали подвержены безусловному правилу: не воюй с западными державами и не соперничай с теми, кто быстрее тебя перенимает западную эффективность. Нарушение этого правила наказывается. В 1904 г. Россия начала на Дальнем Востоке войну со страной, которая после революции Мэйдзи быстрее России учила своих моряков, промышленников, инженеров, офицеров западному опыту. Помноженное на исконный опыт лояльности, патриотизма и стоицизма, это приобщение к западным методам сделало Японию феноменальным по силе противником. Данное обстоятельство ощутили до русских китайцы, а после русских американцы и англичане (чьи корабли, крепости и колонии были потоплены или захвачены японцами в 1941–1942 гг. едва ли не в мановение ока).
