Итак, во всеоружии документов, изучив и запомнив списки держателей акций, показатели уровня производства, статистические данные по до – и послевоенным прибылям и убыткам, набросав предварительный план восстановления и обновления трех семейных особняков во Франции, а затем и других домов, находящихся за рубежом, Эдуард предложил брату выкроить неделю, встретиться и подробно все обсудить. Жан-Поль поначалу отказывался, но Эдуард давил и давил, и в конце концов, три раза передвинув сроки, Жан-Поль согласился встретиться с ним во время своего отпуска осенью 1950 года в Алжире. Местом встречи он предложил «Мэзон Аллети», большой приземистый дом, возведенный старым бароном в конце 1920-х годов и положивший начало расширению его североафриканских владений – виноградников и плантаций леса. Дом располагался в саду на склоне холма, из его окон открывался вид на город и волшебную Алжирскую бухту.
Эдуард колебался, но Жан-Поль твердо стоял на своем: либо в «Мэзон Аллети», либо вообще никакой встречи не будет. Теперь он проводит отпуск только там; и вообще он любит Алжир Кроме того, Эдуарду следует лично ознакомиться с местными виноградниками и плантациями. С ними, как с гордостью подчеркнул Жан-Поль, все в полном порядке, они находятся под его личным наблюдением. Тут уж, заметил он не без обиды, Эдуарду не к чему будет придраться.
Эдуарду не доводилось бывать в Северной Африке. Его ошеломили красота города Алжира и великолепие окрестных ландшафтов – скалистые выжженные солнцем холмы, узкие извилистые дороги, с которых здесь и там внезапно открывался вид на яркую синь Средиземного моря. Его сразу же поразило – город и страна такие французские и одновременно такие арабские, а две очень различные национальные культуры на первый взгляд успешно слились в одну.
Он мог посиживать на террасе во французском квартале, пить вино и чувствовать себя на родине. Широкие строгие городские бульвары, платаны с балкончиками и решетчатыми ставнями, тенистый сквер, предназначенный для белых, – все это напоминало ту Францию, которую он так любил в детстве: южные города Арль, или Ним, или Авиньон; маленькие города в департаменте Луара. Война не оставила заметного следа на облике города Алжира, который обнаруживал признаки растущего процветания. Здесь можно было выпить хорошего вина, отведать великолепной французской кухни; здесь его обслуживали как в доброе довоенное время: цепочка официантов – вежливых, спокойных, вышколенных, сноровистых, все арабы и говорят на прекрасном французском.
Но существовал и другой Алжир, который Эдуард в первый день или два своего пребывания видел лишь мельком, – Алжир самих арабов: старая Касба, арабский город, построенный на холме. Головоломный лабиринт узеньких крутых улочек и закоулков, жилых домов под плоскими крышами, он был виден из французского города, виден практически из любой части Алжира – человеческий улей, где кишели босоногие ребятишки, а женщины ходили с головы до ног укутанные в черное, закрыв лицо платком или прикусив паранджу, и никогда не поднимали глаз от земли.
В «пограничном» районе между французским городом и Касбой Эдуард улавливал приметы арабского мира. Запахи североафриканской кухни – кус-куса, шафрана, тмина и куркумы; уличные базары, где продавали красители и специи в порошках, палочки сандалового дерева для каждения, кучки хны и измельченного индиго. Он жадно втягивал ароматы; завороженно глядел на выкрашенные хной стопы и ладони женщин и девочек: внимал крикам муэдзина и резким гортанным звукам незнакомого языка – и понимал, как ему казалось, почему Жан-Поль так привязался к Алжиру.
Он заявил, что намерен посмотреть Касбу. Жан-Поль зевнул. Если хочется, это можно устроить. Само собой, следует взять слугу – они умеют отшивать попрошаек, да и, кроме того, одному там ходить не совсем безопасно.
– Иди, если уж так загорелось, – пожал он плечами. – Но береги бумажник. И остерегайся женщин.
Так что первые несколько дней Эдуард осматривал город в одиночестве, если не считать слуги. По вечерам Жан-Поль, как мог, развлекал его, устраивая званые ужины. Ужинали на террасе в увитой виноградом открытой беседке с видом на море. Повар-араб отменно готовил традиционные французские блюда; прислуживали за столом грациозные арабские мальчики в белой форменной одежде, самому старшему на вид было не больше пятнадцати лет. Приглашались исключительно французы, в основном владельцы виноградников. Некоторые имели, подобно Жан-Полю, опыт армейской службы или были родом из семей военных. Их нарядные жены изысканно одевались – куда лучше, чем большинство парижанок после войны. Они сверкали драгоценностями и утомляли разговорами. Эдуард находил их чудовищно скучными и до смешного ограниченными.
Женщины могли с азартом обсуждать последний нашумевший в Париже роман, творческую политику «Комеди Франсез», известных актеров, писателей, музыкантов, политических деятелей, художников. Из своего далека они взирали на них с чувством легкого превосходства. Общее мнение было вполне ясно: с Францией покончено; с Европой покончено: здесь жизнь лучше.
Эдуард прислушивался, и ему не нравилось то, что он слышал. Теперь он понимал, что был наивен. Он возвращался в арабский город и воспринимал бедность уже не как нечто красочное, но как следствие процветания французов в этой колонии. Это его злило. Самодовольство Жан-Поля и его приятелей злило Эдуарда еще больше. Он отмалчивался: не имело смысла спорить с Жан-Полем о государственной политике. Вместо этого, когда миновала неделя, а они с Жан-Полем всего раз ненадолго выбрались на виноградники барона, где осмотрели в лучшем случае одну восьмую обширных земель, Эдуард решил перейти к тому, из-за чего приехал. Он взял быка за рога и атаковал Жан-Поля, когда тот вышел из спальни около одиннадцати утра.
– Ну пожалуйста, Жан-Поль, не могли бы мы сейчас посидеть над цифровыми показателями деятельности компании? Обсудить мои планы?
Жан-Поль вздохнул и вытянулся в плетеном кресле.
– Ладно уж, братик. Но за pastis[6]мне лучше думается. Так они просидели на террасе два часа. Говорил один Эдуард. Он представил гору бумаг; он округлял цифры, чтобы упростить расчеты; он все переводил во франки, поскольку Жан-Поль безнадежно запутался в валютных курсах.
Жан-Поль пропустил три аперитива и курил киф[7].
– Ты и вправду не хочешь попробовать? – спросил он, протянув Эдуарду серебряную шкатулку с самодельными сигаретами, набитыми смесью кифа и табака.
– Спасибо, нет.
– Это хорошо снимает напряжение.
– Жан-Поль…
– Ну ладно, ладно. Пока что, по-моему, я слежу за ходом твоих рассуждений. Продолжай.
За ленчем Эдуард продолжал развивать свои мысли. Он заметил, что аперитивы, вино и киф возымели действие Глаза у Жан-Поля порозовели и остекленели; сам он раскраснелся; его безукоризненный белый костюм принял помятый вид. Эдуард понимал, что напрасно тратит время, но не мог остановиться. Все это так важно; он проделал столько работы; он обязан втолковать Жан-Полю.
