Сергей Петрович был сдержан, интеллигентен, предельно доброжелателен со всеми. Катя невольно любовалась им. Такие люди ей редко встречались. А в родном Велиже, пожалуй, никогда. И все же ей больше нравились другие — напористые, честолюбивые и упорные. Он был скорее худ, чем строен, одевался аккуратно, но немодно. Светлый пиджак болтался на нем как на вешалке. А рубашки наши соотечественники-мужчины вообще не умеют выбирать, морщилась Катя. В общем, сначала Колесников не поразил воображение привередливой провинциалки.
А между тем многие девицы из их семинара кокетничали с Колесниковым. Причем так топорно, неумело, вульгарно. Катя презирала женщин, которые жить не могут без мужского общества: преображаются, когда в комнату входит мужчина, стреляют глазами, хихикают. Вот Наташка постоянно пребывает в состоянии влюбленности, но тайно, благородно.
— Я даже завидую тебе, матушка! — часто смеялась над ней Катя. — Сегодня Бельмондо, завтра Мишка из десятого «Б».
— Когда я не влюблена, меня словно нет на свете, — оправдывалась Наташа. — Это состояние помогает мне жить и очень помогает играть.
А Катя влюблялась очень редко, влюблялась скорее головой, чем сердцем. Пока ее это мало беспокоило. Как хорошо было бы лет до тридцати оставаться одной, чтобы ничто не мешало работе. А в тридцать, крепко став на ноги, завести мужа и детей, мечтала она. Но понимала, что это невозможно. Если бы все зависело только от ее сил и талантов! Первое препятствие — прописка. Ей нужно остаться в Москве, чтобы не услали куда-нибудь в Тмутаракань, где придется писать по двести строк в день и выносить придирки дурака начальника. Но если даже она останется в Москве, не так-то просто без знакомств и покровительства найти хорошую работу.
Она ненавидела эту жизнь, этот порядок вещей, когда все решали даже не деньги, а протекция, выгодные знакомства, то есть то, что у них в Велиже называли «блатом». Ты мне, я тебе — это был главный лозунг существования. Как бы она хотела ходить только прямыми дорогами, жить чисто, без уловок и женских хитростей. Но как она ни ломала голову, замужество оставалось для нее единственным решением всех проблем. Со второго курса Катя стала всерьез подумывать о браке по расчету.
Им с Натальей казалось: стоит приехать в Москву, и их будут окружать только интересные, яркие люди. Других в столице просто не может быть, особенно в театральной и журналистской среде. Но уже первый год принес разочарования. Люди были, как и повсюду, разные. Все чаще вспоминался родной Велиж, эта тихая пристань, из которой они еще недавно так мечтали вырваться.
Кое-какие поклонники у Кати были, но далекие от идеала. Настоящие мужчины — сильные, великодушные, процветающие, — хоть плачь, на горизонте не появлялись. Только Стае с мехмата и москвич Вадик с журфака — вот скромный круг ее обожателей к началу второго курса. Негусто. Пожилых волокит с брюшком и гладкой лысиной она не считала.
Стае был основательный и надежный — очень важные достоинства для мужчины. Но жил в Туле, и его будущее оставалось туманным. Он мог стать учителем математики в средней школе, а мог попасть в аспирантуру. Отсутствие в нем честолюбия отпугивало Катю. Вадик был скорее никакой — ветер в поле, вертлявый, легкомысленный, маменькин сынок. Но из хорошей журналистской семьи — на факультете пристроилась примерно треть детей журналистов. С хорошей квартирой, дачей и, главное, связями. «Хороший трамплин», — говорили про Вадика искательницы женихов.
Катя более трезво оценивала обстановку: жених Вадик никудышный. В свои двадцать три года он ухитрился остаться сущим младенцем. Так и хотелось вытереть ему нос, поправить воротничок. Он то и дело приглашал ее на вечеринки, «тусовки» со своими друзьями. И она принимала приглашения: хотелось посмотреть, как живут москвичи, может быть, завести хорошие и полезные знакомства.
Под Новый год она даже захватила Наталью на одну такую «тусовку» к Вадику домой. Наталья упиралась, ей хотелось остаться со своими в общежитии, но Катя настояла — надо. Она и Наталье присматривала хорошую партию, потому что подруга — совершенно беспомощное и простодушное создание — могла увлечься не тем, кем нужно.
Они пришли пораньше и помогли Вадику накрыть стол. Накрывать было особенно нечего: шампанского и вина много, а из закусок быстро нарезали колбасу, сыр, хлеб — и стол был готов к приему «тусовщиков». Катя вспомнила, какой пир они приготовили в общежитии, какие кушанья сотворили девчонки, и вздохнула.
На письменном столе в комнате Вадима она нашла записку: «Боб, приведу еще двух телок. Одна для тебя — клевая блондинка. Вадя». Детский сад, снисходительно усмехнулась Катя. Этот Боб, двоюродный братец Вадима, нескладный, застенчивый «вьюнош», в обществе девиц не знал, куда девать глаза и руки, заикался и готов был рухнуть в обморок. Но им так хотелось казаться смелыми и развязными покорителями дамских сердец.
За ними явились две девицы, однокурсницы Вадима. Глаза распутные, юбки такие куцые, что видны трусики. Вахтерша из общежития про таких говорила: оторвы. У одной из пришедших девиц негр-любовник. Богатый, покупает ей дорогие шмотки. Впрочем, по ней не видно, что она хорошо одета, скорее раздета.
Девы выпучили глаза на Наташу, когда узнали, что она — будущая актриса. Катя даже расхохоталась, наслаждаясь их недоумением, и с любовью оглядела подругу: стильное платьице в русском духе с оборкой, золотистая коса, серо-голубые лучистые глазища, не глаза, а очи, ямочки на щеках. Ну прямо купеческая дочка, какая-нибудь Олимпиада Самсоновна.
Зато одноклассницы Вадика — девушки из хорошего общества. Но очень высокомерные. Снисходительно оглядели их с Наташей, с недоумением — подружку негра. Катя чувствовала себя уверенно, смело и весело встречала глазами оценивающие взгляды. Чуть усмехалась в ответ, зная силу этой усмешки: женщин она приводила в бешенство, хотя не была ни дерзкой, ни вызывающей. Катя уже отрепетировала перед зеркалом с полдюжины усмешек и улыбок для будущих интервью и просто для жизни. Если, например, чуть склонив голову, с усмешкой номер три посмотреть на говорящего, внимательный зритель сразу догадается, что тот врет.
После скучного застолья выключили свет, врубили музыку, склеились постоянные парочки. Катя, откинув голову на спинку дивана, уставилась в одну точку. Рядом, нежно уткнувшись носом в ее плечо, тихо посапывал Вадя. У бедняги нос заложен, ходит, пижон, без шапки в декабре. Она чувствовала, как его ладонь тихо скользит по ее руке от локтя и выше, выше. Его губы уже касались ее шеи.
— Какая у тебя прохладная кожа! — жарко прошептал он Кате прямо в ухо.
— Перестань, щекотно. — Она поежилась и легонько оттолкнула его.
В мигающем свете ночника она видела совсем близко глаза Вадика, словно затянутые белой пленкой, бессмысленные, не его глаза. Его губы жадно тянулись к ее лицу. Как всегда, от громкой музыки на душе у нее сделалось тоскливо. Она вспомнила, что вчера весь вечер бродила со Стасом в парке возле общежития. Как было хорошо и спокойно с ним. Он рассуждал о Гомере и пожимал своей большой теплой ладонью ее зябнувшие пальцы.
