Молодой человек, обыкновенно очень внимательный к своему наряду, не обратил никакого внимания на труд своих слуг; он даже не взглянул в зеркало, так хорошо вычищенное Лоо, когда ему надели на голову высокую остроконечную шапку, подвязав ее золотыми тесемками.
Как только туалет его был окончен, Нагато вышел из дворца; но он был так погружен в свои размышления, что вместо того, чтобы сесть в норимоно[3], которое ожидало его среди провожатых, он пошел пешком под палящим солнцем, волоча по песку свои огромные панталоны. Свита, испуганная этим нарушением этикета, последовала за ним в величайшем смятении, а шпионы, обязанные следить за поступками принца, поспешили доложить своим начальникам об этом необычайном событии.
Резиденция Осака была ограждена широкими и высокими стенами, прерывавшимися время от времени полукруглыми башнями; стены представляли огромный квадрат, в котором заключалось множество дворцов и обширных садов. С юго-запада крепость примыкала к городу; на севере река, которая протекает по Осаке, расширялась и образовывала у подножия стены огромный ров; на востоке ее омывала более узкая река. На верхах стен виднелся ряд столетних кедров с темной зеленью, которые простирали над зубцами свои плоские и горизонтальные ветви. Внутри, за рвом, втора стена заключала в себе парки и дворцы, предназначенные для государя и его семьи. Между этой стеной и валом находились помещения для чиновников и солдат. Третья стена окружала сам дворец сегуна, который возвышался на холме. Это было обширное здание, отличавшееся простотой и благородством постройки. Над ним там и сям возвышались четырехугольные башни с многоэтажными крышами. К наружным галереям поднимались мраморные лестницы, с легкими лакированными перилами, украшенные у основания двумя бронзовыми чудовищами или двумя большими фаянсовыми вазами. Площадка перед дворцом была усыпана гравием и белым песком, который блестел на солнце.
Посреди здания возвышалась четырехугольная широкая башня, очень высокая и великолепно украшенная. На ней было семь крыш с загнутыми кверху краями. На верхней крыше блестели две чудовищные золотые рыбы, которые были видны со всех концов города.
В этой-то части дворца, рядом с этой башней, и находилась зала Тысячи Циновок, где собирался совет.
Вельможи прибывали со всех сторон; они поднимались на холм и направлялись к портику дворца, за которым длинная галерея вела прямо в залу Тысячи Циновок.
Эта огромная, высокая зала была совсем без мебели. Подвижные перегородки, раздвигающиеся по желобкам, наполняли ее, и когда их сдвигали, то получались комнаты разных размеров. Но перегородки всегда были широко раздвинуты, так что получался красивый вид вдаль. Стенки у одних ширм были покрыты черным лаком с золотыми разводами, у других — красным лаком или сделаны из дерева жезери, жилки которого сами по себе образовывали красивые узоры.
Одна перегородка была раскрашена известным мастером, а обратная сторона ее была затянута белым шелком, расшитым крупными цветами. У другой — на матовом золотом фоне персиковое дерево в розовых цветах протягивало свои узловатые ветви, или просто по темному дереву были разбросаны в беспорядке белые, красные, черные кружки. Пол был покрыт белоснежными циновками с серебряными каймами.
Вельможи, в широких, волочившихся по земле панталонах, казалось, шли на коленях, а материя шуршала по циновкам, напоминая отдаленное журчание водопада. Впрочем, присутствующие благоговейно молчали. Гаттамоты, позднейшие дворяне, возникшие по воле правителя, сидели на корточках в самых отдаленных углах, тогда как самураи, старинные дворяне, владельцы поместий и вассалы принцев, проходили мимо этих новых вельмож, бросая на них презрительные взгляды; они довольно близко подходили к большой спущенной завесе, которая скрывала трон сегуна. Владыки земли, владетельные принцы, образовали большой полукруг перед троном, оставив свободное место для тринадцати членов совета.
Вскоре пришли советники; они кланялись друг другу и обменивались вполголоса несколькими словами, потом садились на свои места.
Налево, боком к спущенной занавеске, помещался высший совет. Он состоял из пяти человек, но налицо было только четверо. Ближе всех к трону сидел принц Сатсума, добрейший, почтенный старец с длинной бородой; перед ним лежала циновка отсутствующего. За ним сидел принц Сатакэ, который кусал губы, тщательно расправляя складки своей одежды. Он был молод, с темной кожей, с необыкновенно живыми черными глазами. Перед ним помещался принц Уэзуги, человек немного полный и беззаботный. Последним был принц Изида, низенький и некрасивый.
Семь низших советников, сидевшие на корточках напротив трона, были принцы: Арима, Фито, Ваказа, Аки, Тоза, Иссэ и Курода.
У входа произошло движение, и все головы склонились к земле. В залу вошел правитель. Он шел быстро, нестесненный, как принцы, длиннейшими панталонами, и сел, скрестив ноги, на кучу циновок, по правую сторону трона.
Гиэяс был тогда слегка сгорбленным старцем, но широкоплечим и мускулистым. На его наполовину бритой голове выдавался большой лоб, на котором сильно выдавались дуги бровей. Его тонкие губы, с опущенными глубокими углами, свидетельствовали о жестоком и властном характере; его скулы сильно выдавались вперед, узкие глаза навыкат метали злые и неискренние взгляды.
Войдя, он бросил недобрый взор, сопровождаемый полуулыбкой, в сторону незанятого места принца Нагато. Но вот взвилась завеса и показался сегун, опиравшийся одной рукой на плечо советника. Правитель нахмурил брови.
Все присутствующие распростерлись, уткнувшись лбом в пол. Когда все поднялись, принц Нагато был на своем месте, как и все прочие.
Фидэ-Йори сел и сделал знак Гиэясу, что он может говорить.
Тогда правитель прочел несколько неважных донесений о назначении членов городской думы, о движении войск на границах, о перенесении резиденции губернатора, когда кончится срок его правления. Гиэяс кратко и горячо излагал свои побудительные причины. Советники пробегали глазами рукописи и, не имея ничего возразить, жестом изъявляли свое согласие. Но вскоре правитель свернул все эти бумаги и передал их секретарю, стоявшему рядом; потом, откашлявшись, он продолжал:
— Я созвал сегодня этот чрезвычайный совет, чтобы сообщить о моих опасениях насчет спокойствия государства. Я узнал, что строгий надзор, установленный над европейскими бонзами и японцами, которые приняли иностранную веру, заметно ослабел, и что они снова принялись за свои происки, опасные для общественного спокойствия. Поэтому я и явился сюда, чтобы просить ввести в силу закон об истреблении всех христиан.
По собранию пронесся странный ропот, в котором смешивались одобрение, удивление, крики ужаса и гнева.
— Так ты хочешь воскресить кровавые и мерзкие картины, о которых все вспоминают с ужасом? — вскричал принц Сатакэ с обычной живостью.
— Странно утверждать, что бедные люди, которые проповедуют только добродетель и согласие, могут нарушить покой страны, — сказал Нагато.
