Миссис Рэгсдейл, однако, не унималась, и Моррисон, вконец утомившись, мысленно взмолился о том, чтобы она и впрямь лопнула. Почему-то ему вспомнился званый обед, который однажды устроили в его честь в Лондоне. Хозяева прониклись к нему таким пиететом, что, как он позже записал в своем дневнике, усадили его «рядом с мрачной старухой герцогиней, давно миновавшей климактерический период, в то время как обладательница роскошного бюста, явно не отягощенная строгими моральными принципами, томилась на другом конце стола». Почет, конечно, штука приятная, но все хорошо в меру. Он бы не стал терпеть словесных излияний миссис Рэгсдейл, если бы рядом с ней не сидело столь прелестное создание с лучистым взглядом.
— Вы слишком любезны, — настойчиво повторял он, как будто это могло остановить неудержимый поток красноречия миссис Рэгсдейл.
Наконец мисс Перкинс заговорила голосом, сладким и тягучим, как теплый шоколад:
— Я уже давно наслышана о вас, доктор Моррисон. Вы здесь самая большая знаменитость. Мне рассказывали о ваших героических подвигах при осаде Пекина «боксерами»[5]. Говорят, вы спасли миссис Сквирс и Полли Кондит Смит из «Вестерн-хиллз» и еще сотни новообращенных христиан, когда «боксеры» взяли в осаду собор. Все отдают должное вашей храбрости.
— Я действительно отправился в отель «Вестерн-хиллз» проверить, как там жена американского священника и ее гостья. Я пытался разведать, как вывести их и еще троих детей и сорок слуг обратно в город, в посольский квартал, или хотя бы укрепить балкон их резиденции, когда туда прибыл мистер Сквирс с казаком, которого ему придал в качестве подкрепления русский священник. Так что не могу приписать заслугу только себе. Если бы мы не были хорошо вооружены, я бы не смог исполнить свою миссию. А что до новообращенных христиан… если бы я бросил их в беде, то вряд ли посмел называть себя белым человеком.
Глаза мисс Перкинс засверкали. Миссис Рэгсдейл всплеснула руками. Во время ксенофобной и разбойной вылазки «боксеров» ее собственный муж отличился тем, что написал слезливое письмо-обращение к осажденным жителям Пекина, в котором признался, что видел сон, будто все они погибли. Трудно было представить более зловредную затею. Томящиеся в осаде люди ждали известий о высадке американской морской пехоты, а вовсе не сентиментальных излияний. Моррисон слышал, будто миссис Рэгсдейл пришла в ужас, узнав, что ее муж в очередной раз умудрился выставить себя на посмешище.
— Должно быть, это приключение из разряда незабываемых, — пробормотала мисс Перкинс.
— Думаю, одной осады вполне хватит на целую жизнь, — ответил Моррисон, не отрывая от нее взгляда, — и лучше о таких событиях рассказывать, нежели находиться в самой гуще.
Мисс Перкинс весело расхохоталась. Миссис Рэгсдейл неодобрительно покосилась на нее.
— «Боксеры» были очень жестоки, — с упреком произнесла она. — Они убили много людей. Тогда было не до смеха.
— Верно, — поддержал ее Моррисон. — Но по сути это был всякий сброд: кули, прачки… Их привели в бешенство слухи о том, что миссионеры-христиане питаются кровью китайских сирот и что зарубежные церкви наслали на их земли засуху, задержав в небе дожди. Наполеон враз усмирил бы мятежников крупной картечью. Кто нас на самом деле беспокоил, так это стоявшие за ними солдаты императорского двора. Можно сказать, что истинным предводителем «боксеров» была маньчжурская императрица Цыси… что подчас играло нам на руку.
— Неужели? — Мисс Перкинс подалась вперед и соблазнительно подперла кулачком подбородок. — Как такое возможно?
— Ну, скажем, когда они начали обстреливать собор, Старый Будда — так ее окрестили услужливые сановники — устраивала пикник на Северном озере, неподалеку от Запретного города. От грохота орудий у нее разболелась голова. И она приказала остановить пальбу. Пусть это лишний раз доказывало ее вовлеченность в конфликт, мы были благодарны за передышку. Императрица дала нам шанс спасти людей из собора.
Мисс Перкинс покачала головой:
— Как сложна эта политика! Неудивительно, что весь мир ждет ваших репортажей, доктор Моррисон, чтобы понять ситуацию в Китае. Я уже столько раз говорила своим друзьям мистеру Игану и мистеру Голдсуорту, что, если они не представят нас друг другу в ближайшее время, я с ними поссорюсь. Мартин — мистер Иган — дал мне почитать вашу книгу о сухопутном путешествии из Шанхая в Бирму. Это потрясающе. И у меня такое впечатление, будто я уже давно знаю вас. Я восхищаюсь вашим умом и храбростью. Никто из здешних мужчин не решился бы на такое путешествие в одиночку. И я слышала, будто именно эта книга подвигла «Таймс» назначить вас собственным корреспондентом в Китае.
Моррисон почувствовал, как по щекам расползается румянец — этот врожденный дефект белолицых. Он всегда завидовал способности американцев принимать комплименты как должное. Сам он не то чтобы испытывал отвращение к комплиментам, но где-то в глубине его австралийской души сидело нечто, заставляющее его поеживаться от лестных слов. А то, что они слетали с соблазнительных губок мисс Перкинс, смущало его еще больше. Ведь это он должен был восхищаться ею, но теперь вынужден был молчать, поскольку его запоздалый ответный комплимент, скорее всего, покажется неискренним.
— Как раз, когда я была в Пекине, несколько недель назад, — продолжала она, — я попросила мистера Джеймсона пригласить вас на ланч, который он устраивал в мою честь. Каково же было мое разочарование, когда вы прислали записку, что не сможете присутствовать. — Ее ресницы азбукой Морзе отстучали разочарование.
Моррисон похолодел от ужаса. К. Д. Джеймсон, этот зануда, старый пьяница, подвизавшийся и в коммерции, и в горном деле, и в журналистике, давно сидевший в Пекине, постоянно зазывал его в гости. Моррисон упорно отклонял его приглашения, выражая сожаление.
На этот раз его сожаление было искренним.
— Если бы только он сообщил мне, что там будете вы, и передал мне вашу просьбу, я бы ни за что не отказался.
— Мистер Джеймсон заверил меня, что все это он вам передал… — округлила глаза мисс Перкинс.
— Мне безумно жаль. Но я не припоминаю…
Онанист чертов, подумал Моррисон, уверенный в том, что Джеймсон ни словом не обмолвился о мисс Перкинс. Впрочем, он понимал, что сейчас не стоит рассуждать о грехах его старого знакомого, коих было не счесть.
— Мистер Джеймсон объяснил, какой вы занятой человек, доктор Моррисон, так что, прошу вас, не принимайте это близко к сердцу. О, боже! — На ее лице отразилось беспокойство, отчего она показалась еще прелестней. — Вы стали просто пунцовым. Должно быть, здесь слишком натоплено.
Чтобы в Северном Китае, да еще зимой, в помещении было «слишком натоплено» — такого просто быть не могло. Моррисон ощущал, как горячий румянец расплывается по ушам. Он достал из кармана носовой платок и промокнул лоб.
