Пеппер была права. Мама не родилась в рубашке, как отец. Лорел Стоктон и понятия не имела, во что превратится ее жизнь, когда великий Пол Ландон Третий ошарашил всех, влюбившись в свою проводницу во время поездки по Монтане. Дарби очень рано осознала, что мама – единственный хороший человек в ее жизни, полной недоброжелательства и обмана. По крайней мере, ей всегда так казалось. Мама, единственная из всех, поняла, что Дарби с ее ухватками девчонки-сорванца там не место. Она пыталась объяснить дочери, что быть другой не значит быть плохой. И послужила причиной разрыва Дарби с отцом.
Дарби ощутила себя опустошенной после смерти матери от рака груди. Отец тогда в печали отгородился от всего мира. Он даже не пытался ее понять. Никто не пытался. Кроме деда Стоктона. Он не забыл про свою маленькую внучку, так похожую на его дочь. Таким образом, ей повезло уехать прочь от нескончаемой череды нянечек, частных уроков и лекций по этикету.
Но даже тогда, в одиннадцать лет, она не смогла забыть Пеппер. Это было самое трудное. Уехать оттуда означало спасти себя, и уже потом, позднее, она стала относиться к Пеппер, как мать относилась к ней самой и как должна была бы относиться к ним обеим.
– Я меняюсь, Дарби. Понимаю, ты этого не замечаешь, но так оно и есть. Ненавижу, когда вы с папой оба на меня злитесь. – Она вздохнула, потом очень искренне сказала: – Клянусь, Дарби, это в последний раз.
Та рассмеялась, пытаясь не обращать внимания на неприятный холодок.
– Это такая ложь.
Пеппер тоже засмеялась, затем вздохнула.
– Возможно, и нет. Но я хочу, чтобы это было правдой. Я тебе многим обязана. И буду обязана еще больше за это, – быстро добавила она, услышав, как фыркнула Дарби. – Что угодно, когда угодно, клянусь тебе, я сделаю все возможное.
Дарби и представить себе не могла, что можно попросить у сестры. Но проверить ее она бы не отказалась. Так, может быть, будет лучше для самой Пеппер. Прямо сейчас, глядя на загоны и изгороди, Дарби поняла, что здесь Пеппер не сможет сделать ничего полезного, ничего действительно нужного. Для нее вычищать грязь из-под ногтей было все равно, что для Дарби красить ногти.
Но немножко помучить ее следовало. Все-таки у нее будет хоть одно развлечение от всей этой сделки.
– Великолепно. Я приглашаю тебя приехать сюда в следующий сезон и помочь мне принимать роды у лошадей.
Было отчетливо слышно, как у Пеппер перехватило дыхание, потом она выдавила:
– Какие вопросы. Ты только... э... дай мне знать.
– Вполне возможно, так и будет, – ответила Дарби, представив сестру за такой работой, по сравнению с которой грязь под ногтями – просто ерунда.
Итак, теперь у нее три дня на подготовку к поездке, потом – на восток. Остался лишь один вопрос. Хотя на самом деле было еще много вопросов. Но на этот Пеппер ответить могла.
– Кто спонсирует поездку в «Хрустальную туфельку»?
– Паоло, – ответила Пеппер. Потом со смешком добавила: – Он думает, эти деньги помогут его команде выйти в плей-офф.
Затем в трубке послышался низкий мужской голос, сексуальный и зовущий. Раздался приглушенный визг, какая-то возня, потом Пеппер прошептала:
– Мне надо идти. Спасибо, Дарби!
Не переставая улыбаться, Дарби покачала головой. Пеппер, видимо, тоже еще какое-то время будет улыбаться, если Дарби не ошиблась насчет второго мужского голоса. Она вздохнула с завистью.
– А еще говорят, в спорте нельзя никого подкупить.
Все еще улыбаясь, она пошла назад к конюшне, чтобы позаботиться о новорожденном жеребенке и поговорить с Таггером о своем скором отъезде.
Три дня и пять часов спустя всякая способность улыбаться была утрачена: с лицом, белым как мел, и с побелевшими от напряжения пальцами она ступила из самолета на твердую землю. Больше всего в жизни она ненавидела летать на самолетах. Она презирала свой страх. Дарби вспомнила об этом, только когда самолет оторвался от земли. В ту же секунду желудок скрутило в тугой узел. Когда на высоте тридцати тысяч футов ее рвало в бумажный пакет, Дарби мечтала, чтобы самая ужасная южноамериканская лихорадка поразила ее сестру. Вот это была бы справедливость.
– В отпуск, мать твою, – прошипела она, стараясь не обращать внимания на то, что все отодвигаются от нее в автобусе. Ну, вскрикнула она чуть-чуть, когда самолет затрясло в воздухе. Когда люди нервничают, им это свойственно. Разве не так?
Все так же неторопливо, покачиваясь на ходу, она вышла из автобуса и вошла в заполненный людьми терминал, жуя мятную резинку. Ей очень хотелось помыть лицо. Почистить зубы. Два раза. Весь полет ее кидало то в жар, то в холод. Оставалось только с головой зарыться в крошечную подушечку. Ее волосы выглядели так, будто в них перезимовала целая стая птиц. И неизвестно еще, как выглядело все остальное.
Все зудело и чесалось, одежда помялась. Трудно было успокоиться после пяти часов в алюминиевом ящике. От мятной жевательной резинки тошнило. Нужно было немного свежего чистого воздуха. Открытого пространства. Она ненавидела толпу. Как, черт побери, в аэропорту может находиться столько людей одновременно? Как им удается так жить? Часы пик, удушливый воздух, пихающиеся локти – каждый день.
За последние пять минут Дарби столкнулась с большим количеством людей, чем за последние полтора года, проведенные дома. Если бы она уже не поклялась себе пройти пешком обратный путь до Монтаны и никогда больше не летать, то прыгнула бы в первый самолет до Бразилии и лично, пинками погнала бы свою сестричку в Вашингтон.
Последнее, что ей нужно было увидеть в конце такого дня, посреди всей этой гадости, был человек в черно-белой водительской униформе, держащий в одной руке табличку с ее фамилией.
А в другой – хрустальную туфельку.
Глава 2
Правило № 2
Жизнь предлагает всего несколько шансов.
Невероятно важно первое впечатление.
Не растрачивайся попусту.
Иной раз удачный макияж может пригодиться больше, чем степень магистра.
Не говоря уже о хорошем бюстгальтере.
Вивьен де Палма, совладелица корпорации «Хрустальная туфелька»
Шейн Морган был очень плохим мальчиком. Хотя это зависело от того, с какой стороны посмотреть.
Он стоял на поребрике перед международным аэропортом Даллс и уже хотел закинуть свою тяжелую сумку в багажник такси, как заметил шофера с хрустальной туфелькой в руке, который открывал дверь лимузина перед женщиной. Та выглядела очень нездоровой. Шейн понятия не имел, кто она, но он прекрасно знал, что это за туфелька.
Матушка Мерседес.
Он ухмыльнулся, вспомнив, как она ненавидит это прозвище. Однако Шейн повеселел, впервые с тех пор, как он узнал о печальной кончине своей бабушки, и поехал домой. Безусловно, насколько эта кончина была печальной, также зависело от того, с какой стороны посмотреть.
