Ее замечание обожгло меня хлеще коньяка.
— На что ты намекаешь?! По-твоему, я засиделась, да? Нарушаю священные традиции рода, да?
— Ерунда, дочка, даже голову не забивай никакими замужествами, — заступился за меня отец. — Куда торопиться-то? Дурное дело, как известно, нехитрое!.. Нет, сначала университет окончи, на ноги встань. Вон, на Западе молодость посвящают карьере, а уже только после тридцати лет женятся, детишек заводят…
— Да проблема вообще не в возрасте! Не важно когда, важно за кого выйти! — заорала я, хотя в том не было необходимости: на нашей кухне установилась мертвая тишина. — Я, в отличие от вас, нищету плодить не намерена! Тоже мне заслуга… Ненавижу, презираю убожество!
Отец сделался багровым. Привстал из-за стола, упершись в меня грозным насупленным взглядом:
— Это кто здесь убожество?! Кто нищета?! Как у тебя язык повернулся, а? Мы что, плохо живем, да? Икру едим, сервелатом закусываем!
Он взмахнул сжатым кулаком, будто намеревался огреть меня, но стукнул по столу, причем не так чтобы сильно. Видно, пожалел посуду, а заодно и мою шею. Но я не отступила:
— Угу, едим икру раз в год, в честь дня рождения. А у людей — это норма жизни, как все остальное: крутые тачки, коттеджи, круизы и прочая роскошь…
На слове «роскошь» я запнулась и устыдилась своего выпада. Не настолько я алчная, чтобы страдать из-за отсутствия коттеджа и тачки. Просто Стаc Рудницкий, три дня назад сделавший меня женщиной, с тех пор ни разу не позвонил… и тему личной жизни при мне сейчас лучше не затрагивать… и уж тем более не стоит намекать на замужество и деторождение…
— Все относительно, Риточка, — мягко, вкрадчиво возникла маман. — И бедность и богатство относительны. А добродетель — объективное достоинство… Среди моих предков миллионеры не водились, зато они имели безупречную репутацию. Взять моего дедушку — твоего прадеда — Семена Лейбовича Рубинштейна. Он был гениальным хирургом-травматологом. И кстати, имел общие корни с композитором Рубинштейном.
Она села, возложив ногу на ногу, и потянулась за сигаретами. Закурила, томно сомкнув ресницы, и с восторженным придыханием рассказала о том, как деда направили из Львова в Сибирь во время войны. Выдающийся хирург, спасая раненых в госпитале, пленился медсестрой, эвакуированной из блокадного Ленинграда…
— Моя бабушка в последнюю очередь думала о высшем образовании и карьере! Влюбилась без памяти, родила подряд трех дочерей и в родной город на Неве после победы уже не вернулась, мединститут не окончила. Сама стала домохозяйкой, а нас сделала сибиряками. — Мама выпустила облачко дыма и разогнала его взмахом ладони.
— Жалко, да? — вырвалось у меня.
— Чего жалко?
— Ну жили бы мы сейчас в Питере. Белые ночи, разводные мосты… Северная столица, наверное, по-любому круче, чем сибирская!
— Глупая! Нисколько не жалко! Вдумайся, Риточка: нас бы попросту не было. — Мать ткнула окурок в пепельницу, словно поставив жирную точку в своем заявлении.
Заколебала она своей дурной привычкой — смолит как паровоз, травит нас с отцом вонючим дымом. И сама травится. Сильно здоровая выискалась!
— Пора выпить за сибиряков, — нашелся папаша, под шумок выскребавший ложкой икру из банки.
— Нет, Леонид, достаточно! — Мама вырвала у него рюмку и заявила, что коньяк — десертный напиток, его подают вместе с кофе и шоколадом, а не закусывают огурцами. И уж тем более не глушат литрами.
— Интеллигенция, вашу мать, — хмыкнул наш Леонид Михайлович и удалился в зал, не преминув прихватить с собой недопитую бутылку.
Мама продолжила кулинарные экзерсисы — чистила огромного, как кит, жирного сазана, и он строптиво извивался в ее руках, будто живой. Я решила заговаривать ей зубы, чтобы избежать вовлечения в грязную кухонную работу:
— Дед с бабушкой познакомились в госпитале. А вы с папой где?
— А мы — в кафе-мороженом. Я как раз получила стипендию за май, и решили мы с девчонками из группы покутить… А Ленчик со своими друзьями занимал соседний столик, и не заметить его было просто невозможно. Ой, Ритка, ты не представляешь, каков был твой отец! Волосы до плеч, коричневый вельветовый пиджак с замшевыми заплатками на локтях, на носу — импортные солнцезащитные очки. Жуткий дефицит по тем временам, между прочим… Мои однокурсницы разом завздыхали: ох да ах, какой клевый чувак! А Ленчик сидел как Наполеон, скрестив руки на груди, и рассматривал меня через темные стекла.
— С чего ты решила, что именно тебя? — спросила я, думая о том, что у Стаса тоже длинные волосы и мне они нравятся…
— Ну, Риточка, я почувствовала! Да Ленчик и не скрывал своего интереса ко мне: прислал за наш столик бутылку шампанского через официанта, а заметив, что я достала из сумочки болгарские сигареты, протянул пачку «Ротманс».
— Тоже жуткий дефицит, да?
— Не то слово — предел мечтаний! Смешно вспомнить, но я в институте весь первый курс стоически училась курить. Мучилась, давилась дымом, кашляла, как чахоточная, но не отступала, чтобы доказать причастность к «золотой», «звездной» молодежи иняза. У нас считалось высшим пилотажем пускать дым кольцами, носить джинсы «Рэнглер» и цитировать Курта Воннегута на языке оригинала.
— Вот видишь, мамуль, папа в молодости тоже курил, но сумел завязать!
— И сразу растолстел, как тюлень! А я, посмотри, до сих пор задержалась в сорок шестом размере! Иногда даже в сорок четвертый влезаю. — Мама до предела втянула свой и без того плоский живот и не без гордости погладила его.
Я подгоняла ее:
— Не отвлекайся! Познакомились в кафе, а дальше что?
— А дальше Ленчик начал за мной ухаживать! Честно говоря, мне тогда совсем другой парень нравился — Аркадий Гольдин с четвертого курса. Но он, на мою беду, предпочитал Лину Мирошник, дочку директора завода. Линка в нашей группе была самая яркая и модная. Ну а что мне оставалось?! В июне сдали сессию, а дальше начались каникулы. Аркаша с Мирошник уехал в Коктебель, а Леонид Зарубин остался в городе и проходу мне не давал. Приглашал то на пляж, то в кино, то в кафе. Достал билеты на концерт Александра Градского в Оперный театр. А Градского я просто обожала! После концерта сводил в «Центральный» ресторан, подарил цветы, домой на такси проводил… И вообще, он предупреждал любое мое желание, а мне оставалось лишь теряться в догадках: откуда у обыкновенного студента такие бешеные бабки?!
— И откуда же?
Выяснилось, что мой отец в студенчестве фарцевал — толкал пласты, сигареты, жвачку, растворимый кофе, шмотки из «Березки». Занятие, конечно, неблаговидное, но маму это мало волновало, поскольку Ленчик был для нее посторонним. Она никаких видов на него не имела, планов не строила. Пришел — хорошо, не пришел — еще лучше. Мне бы так настроиться! А то я только и думаю, какой бы найти повод, чтобы увидеться со Стасиком… В клуб, где он работает, ходить бесполезно: он там при деле, от пульта не отвлекается. Не переться же в общагу, где он снимает комнату-малосемейку? Это будет уж совсем навязчиво… Остается одно: слушать радио — по средам и четвергам Рудницкий вещает в прямом эфире…
