Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
– Врачи обещают. Может, и в репетиторы подамся, опыт есть, – выдохнул в ответ Арсений.
– Утрешься, мечты! – крикнул тихо новый добрый знакомец. – Лучше, слушай, – мельком оглянулся бухгалтер. – Мересьева знаешь, героя? Крупно поставил, здоровье свое не пожалел – на кон. И выиграл, сорвал банчок на всю оставшуюся жизнь. Потому что люди хорошие деньги платят, такие брат деньжонки – глаза не нужны. Всю оставшуюся лямку – красное винцо на губах, Трускавец-Карлсбад, девчата с двух сторон воспоминания попками согревают, заместо зрения. Весь в шоколаде, как красный октябрь. А что человек сделал? Да ничего – глаз продал. Да-а…Слышал, может, теперь восстанавливают забором органа.
– Это как? – удивился Сеня. – Окружают орган забором из медпрепаратов?
– Слушай, – горячо зашелестел страдалец. – Приходят к тебе люди, совершенно конфедиально. Ну на кой ляд тебе один-то глаз, смекай, к примеру. Всего ты этого вокруг насмотрелся, до рвоты. Приходят эти надежные совершенно честные люди и говорят. Арсений, мол…
– Я? Причем здесь…
– Да нет, к примеру. А хоть бы и я…или ты. Зачем мне ненужный глаз. Предлагают прямо в лапу прямо несоразмерную жизни сумму. Твердых денег. Пачка, толщиной в руку…в две руки не ухватишь. Весь остаток дней по европейским курортам, как паскуда, молодящий душ, полотенца пахнут шипром. Несовершеннолетки прижимаются невинными кожами, пятки, как крем. Ты бы, например, как…согласился?
– Я? – встрепенулся Полозков. – А зачем мне это?
– А я бы, может и…товось. Да ты не понял. У человека, кроме глазного еще пять чувств. Хватание, ощущение, наслаждение и лав. А за зверские деньжищи отдать двадцать процентов с баланса. Наплевать. Я об этом ночью всеми чувствами думал. И ты порассуждай на досуге. Хорошее дело, если всесторонне. Деньги, это оно и есть самое пятое чувство. Заместо всех годится. А зрение? Да, тьфу при такой гламуре. Негр один музыку пишет, без глаз без рук без ног. Миллионщик. Ему говорят, прозреешь – спишем, не тот трюк. Другой, певец – чечетку вслепую чешет за двоих, уссышься. А деньжищи, Арсений, и вправду сильные. Ты подумай, как Мересьев. У меня уж и пол суммы… – и утащился в свой конец коридора, в отдельную палату, прихрамывая и бодая головой.
Выплыл в сумбуре ночных сновидений перед мысленным взором Арсения Фомича и еще один за сутки заработанный знакомый, явившийся, правда, только раз. Это был рабочий активист Холодковский-Горячев, высокий худючий мужчина со всклоченными волосами, в нацепленном не по росту коротком белом халате, с болтающимся на веревочке градусником и с небольшим красным флажком в руке и еще в петлице больничной рубахи. Он бодро подсел на Сенину койку и вопросил:
– Не обращайте внимания. Фамилия как?
– Полозков, – от неожиданности выкинул Полозков.
– Не обращайте, – подтвердил активист. – Я не из этого отделения, – и опасливо оглянулся. – А профессия?
– Моя? – не догадался недавно оперированный. – Учитель.
– Тогда я Вас записываю, – склонился над блокнотом активист, мусоля синими губами карандаш. – Нам очень, очень нужны учителя.
– А Вы-то кто?
– Общество "Рабочая неволя", – и посетитель назвался по имени. – Вы чему учите?
– Географии, – безнадежно сообщил Арсений, тронув повязку на глазу.
Активист вдруг вскочил и нервно забегал вдоль Сени.
– Архиважно. Молодец, товарищ. Молодые ребята, кто пришел на производство, а таких мало, архимало…одни пожилые мотальщики перед пенсией и на жалком приработке…дальше футбольного поля кругозора нет…Объяснить широту мира, долготу времени. Где Париж с его гаврошем…где неправильные мутанты красных бригад, где покоится прах пионера товарища Гевары… Нам нужны врачи, учителя, дантисты, полемисты, сторонники и враги экономических теорий, все со знанием предметов. А то рабочий люд ведь что: громить дворцы, жечь палаты, тащить склады. Ну ладно, это уже проходили с пятого класса про рабочий класс, а дальше? Как реорганизовать Рабфронт? Так что я Вас записываю, записываю не глядя.
– Эй, подождите, – взмолился все еще совсем больной Арсений. – А программа то у Вас. Есть?
– Умственно оторвать молодых ребят от шпаны и бригад, раз, – загнул палец Горячев. – Добыть стекла и оформить стенды агитации – методы питья рабочей крови несознательным хозяйчиком-вампиром. Порядок и честность в колоннах Первомая – три. И многое другое – пошив знамен, обучение немецкой привычке рационального труда, профшкола передового мотальщика. Пальцев не хватит. Так что, товарищ, не волнуйтесь, записал. Через неделю в рабочем баре "У обочины" как всегда в восемь. Захватите географические пособия по местам баррикад и что нужно еще, чучела полезных животных, макеты знаменитых рек. Сами, сами, – вскочил активист. – А то опаздываю к своему врачу…на процедуру. Нервишки, знаете, уже не камень…
– Эй, постойте, – воскликнул Арсений, зацепил тут же рухнувшую на пол алюминиевую лохань и повлекся, как мог, за стремительно удалявшимся активистом.
Вот в этот самый момент, пожалуй, и влип окончательно Арсений Фомич в некоторую историю. Не попадись ему бухгалтер с активистом, не был бы он столь взвинчен и издерган. Но тут, конечно, еще и больное зрение подвело.
Какая-то дамочка, замешкавшись, попалась ему на пути, преградив неширокую – между двух коек – дорогу. Сеня дернулся влево на узком проходе. Но, так бывает, и неловкая особа тоже качнулась вправо.
– Извините, – пробормотал больной, досадуя на отменяющий ориентацию забинтованный глаз.
– Ты кто? – спросила незнакомка похожим на знакомый голосом.
В каком-то темном строгом костюме, в каких-то тонкой резьбы шитых ботинках-мокасинчиках, она смотрелась чуждой декорацией в неустроенной тесноте привыкшего к оплеванным халатам и рваным тапкам покоя.
– Извините? – повторил плохо видящий, ища дорогу.
– Эй. Это ты? – тихо и требовательно спросила женщина.
Арсений поднял видящий глаз и минуту молчал. Потом скривился, поплотнее, пряча грязную майку, запахнул халат, для чего-то попробовал закрыть ладонью бинт, но одумался.
– Я, – прохрипел он. – А разве меня узнать?
Женщина молча смотрела на Полозкова. " Узнала, странно", – подумал.
А ведь канули вверх тормашками в тартарары уже почти пятнадцать лет после дней, когда они, как пьяные, рука об руку шатались по университетским коридорам, непрерывно хохоча и выделываясь, прыгая вдаль и вширь, прикидываясь заблудшими среди наизусть изученных стен. Прошло уже столько же лет и с того дня, когда он мимолетно увидел ее в последний раз.
Но она была, конечно, та же, эта Рита. Просто уложенные волосы теперь не разлетались африканскими кисточками, тонкая, еле заметная сетка морщин у глаз, так же глядящих не совсем "на", а как бы скорее сквозь тебя, "за", будто там, где-то, есть какой-то ты интереснее и важнее. Нет, губы стали тоньше, упрямо сжатые в тельце серого неживого моллюска. И взгляд другой, тяжелый и печальный. " Не она", – подумал Арсений.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
