Барский пожал плечами…
Павел Иванович Ознобишин, лесничий М-ского уезда, нескладный, долговязый, с испитым, страдающим лицом, стоял на террасе и сердито допрашивал княжеского кучера. Парень отвечал охотно, но бестолково. Ознобишин нервничал и срывался на визгливый крик.
В гостиной князя ждали следователь Федор Терентьевич Курослепов, толстый, одышливый мужчина, с бабьим лицом и постоянно потеющими залысинами, которые он протирал огромным платком, и капитан-исправник Илья Степанович Бубенцов, самолюбивый словоохотливый полицейский.
Курослепов сидел на старом продавленном стуле, осторожно пробуя его на прочность. Бубенцов ходил взад-вперед по гостиной, бросая сердитые взгляды на живописное собрание на стене. Некоторые полотна сняли недавно, и от них на обоях еще оставались светлые квадраты, отчего галерея напоминала щербатый рот. Исправник остановился перед большой картиной, изображающей группу мужчин в черных фраках и высоких цилиндрах, застывших в изломанных позах. Но его внимание привлек не сюжет, а осколки бутылочного стекла, лежавшие на краю рамы.
— Кто художник? — нервно спросил Бубенцов.
— Кажется, Гогарт, — нехотя отвечал Федор Терентьевич, зевая и крестя рот.
— Дорогая?
— Копия.
— А эта? — Бубенцов ткнул папиросой в альпийский пейзаж.
— Какое вам до этого дело?
— Решительно никакого!
Курослепов тяжело поднялся со стула, подошел к Бубенцову и уставился на него немигающими слезящимися глазами.
— Илья Степанович, за что вы ненавидите Сержа? Я понимаю, он человек невозможный. Но и вы тоже хороши!
Бубенцов даже пожелтел от злости.
— С чего вы взяли, что я его ненавижу? Слишком много чести!
— Если все дело в Ольге Павловне…
— Молчите! — в бешенстве крикнул исправник. — Или вы рискуете стать моим врагом! Впрочем… вы правы. Да, я люблю ее! Да, понимаю, это безнадежно. Но я не позволю смеяться над собой титулованным мерзавцам!
— Но кто же над вами смеется, голубчик?!
— Люблю ее и не стыжусь! — не слушая, продолжал Бубенцов. — Да, я плебей, я солдафон! Я не учился в университете, как вы и князь. Но я получил это место, служа отечеству! И за это меня презирают все наши уездные фрондеры! Но мне наплевать-с! Ведь я, Федор Терентьевич, пред вами и князем трепетал. Вот, думаю, люди тонкие, образованные. Их не пороли в детстве, они не слышали от родителей пьяной ругани. Их не запирали в чулане с крысами за малейшую провинность. Но теперь — нет, шалишь! Теперь я мно-о-го о вас знаю! И заметьте, не бегу докладывать по начальству. Потому что свою гордость имею-с! А Ольги Павловны вы не касайтесь! Для вас это пустяк, анекдот-с! Думаете, я не знаю, какое «mot» запустил князь про меня в обществе? «Влюбленный жандарм — такая же пошлость, как палач, играющий на мандолине». Очень остроумно!
— Вы ошибаетесь, Илья Степанович, думая, что я не разделяю ваших чувств. Я их очень разделяю…
Тут в гостиной появился князь. Исправник замолчал, надулся и сделал вид, что рассматривает картины.
— Здравствуй, Федя! — небрежно бросил Чернолусский, не замечая Бубенцова. Князь был облачен по-домашнему, в бухарский халат.
Услыхав голос Чернолусского, в гостиную влетел лесничий.
— Где дочь моя, исчадье ада? — зашипел он, превращаясь в злобного гуся.
— Господа! — переходя на официальный тон, вмешался Курослепов. — Довольно задираться. Дело нешуточное. Я желаю поговорить об нем с Сергеем Львовичем наедине. Где это возможно?
— В моем кабинете, — пожав плечами, отвечал Чернолусский.
— Нехорошее дело, Серж! — заговорил Курослепов, едва войдя в кабинет, и продолжал, прохаживаясь вдоль груды сваленных на пол книг: — Если Ольга Павловна находится в твоем доме, это полбеды. Она девица совершеннолетняя и может распоряжаться собой. Разумеется, будет скандал, даже грандиозный скандал, ну, тебе не привыкать. Верни девушку, а я постараюсь дело как-нибудь замять… Что за книга? Какая-то очередная хиромантия?
— Черная магия, — равнодушно сказал князь. — Ольги здесь нет.
— Предположим. Но когда ты видел ее в последний раз?
— На «Вавилоне». Вышло скверно! Ольга убежала от меня той ночью, а утром я уехал охотиться к Ревичу. Больше я ее не видел, клянусь.
— Ольга Павловна не ночевала дома. Твой кучер подтвердил, что привез ее к тебе вечером третьего дня. Я вынужден сделать у тебя обыск, Серж. Позовите урядника с понятыми и приступайте к обыску, — сказал Курослепов Бубенцову, вернувшись в гостиную.
Читатель! Пока Бубенцов с урядником обыскивают дом, мы расскажем тебе о Чернолусском и его «Вавилонах». Сергей Львович Чернолусский был личностью самою безнравственною. Промотавши состояние покойных родителей, включая и долю безвременно и при весьма загадочных обстоятельствах почившего в бозе старшего брата, их сиятельство на этом не успокоился. Князь заложил и перезаложил под соло-векселя имение и за сущий бесценок продал фамильную гордость Чернолусских, Горячий лес, предмет зависти всех уездных охотников. Оставшись гол как сокол, князь дошел до того, что стал потихоньку спускать ростовщику последние вещи и картины. Делалось это тайно, через раболепно преданного дворецкого, но в городе об этом знали и смеялись над князем.
Аппетиты князя поубавились. Он более не играл в карты, потому что ему не верили в долг, не ездил в Москву пьянствовать с приятелями, ибо со всеми давно переругался, не делал любовницам, еще многочисленным, дорогих подарков и даже при случае у них же разживался деньгами. Но в одном Чернолусский не мог себе отказать. Это были знаменитые княжеские «Вавилоны».
Нетрудно догадаться, что участники этих «Вавилонов», происходивших в доме князя примерно раз в месяц, занимались не возведением Вавилонской башни, но тем, чем не менее прославились древние вавилоняне, то есть самым изощренным и разнузданным развратом. Неудивительно, что на эти оргии князь приглашал людей самых проверенных по части всевозможных безобразий и, разумеется, только холостых. В их число, увы, входил Федор Терентьевич Курослепов, не оказавшийся на последнем «Вавилоне» по причине прозаической: у него разболелись зубы.
Слухами о «Вавилонах» полнился весь уезд. Говорили, будто девиц легкого поведения, доставляемых для «Вавилонов» из губернского города, однажды вымазали ваксой, чтобы придать им облик смуглых хананеянок. Говорили, что готовилась для них ванна с шампанским, после которой в доме несколько дней носились полчища мух. Говорили, что бедных девушек видели ночью нагими в княжеском пруду, причем к ногам их были привязаны рыбьи хвосты из картона. В результате одна из девиц чуть не утонула, потому что хвост затянуло илом. Говорили, что, одолжив у цыган дрессированного медведя, князь заставил девиц голыми кататься на нем в саду, отчего бедное животное взбесилось и было хладнокровно застрелено князем.
Но наиболее осведомленные лица утверждали, что не эти опасные забавы были изюминкой княжеских «Вавилонов». Для каждого сборища князь лично придумывал что-то особенное, утонченно развратное. Так, на один из «Вавилонов» пригласили скандального поэта, одного из тех горе-писателей, которых наш известный публицист Николай Михайловский метко окрестил «декадентами». На другой «Вавилон» были специально выписаны восточные близнецы со сросшимися боками, и князь подверг несчастных жестокому эксперименту — напоил одного из них портвейном, наблюдая за тем, как хмелеет и второй, не касавшийся губами пьяного напитка. Еще на одном «Вавилоне» была женщина-змея, способная укладываться целиком в тесный ящик, годный только для большой куклы. И тут князь не обошелся без жестокости, оставив жертву собственного искусства в ящике до утра.
