— Вот, так мне всегда и везет, — я с комическим отчаяньем прищелкнула пальцами.
— Что вы имеете в виду?
— Ох, — я вдруг почувствовала, что на меня накатывает сильная усталость. — Понимаете, я сижу у себя на юге. А у вас тут такое развлечение.
Он нахмурился, озадаченный, все еще не понимая намека.
— Неважно, — сказала я. — Не обращайте внимания. Так, говорите, у Джинги грипп?
— Мы это все засняли.
— Что?
— То, что было сегодня. В зоне кормления.
— Да нет же, Юджин. Пожалуйста. Выкиньте из головы.
Он хитро улыбнулся, энергично закивал. «Ладно-ладно. Я понял. Вы меня разыгрывали».
— Послушайте, Юджин… Да ради бога…
Теперь он прищелкивал пальцами. «Вот, так вам всегда и везет. Я понял».
Я почувствовала, что у меня деревенеют шейные мускулы. Боже правый.
Он ненатурально расхохотался и снова налег на цыпленка.
— А у вас как прошел день? — спросил он после паузы.
— О… Кловис несколько часов нюхал свой палец.
— Кловис? — Он погрозил мне вилкой.
— XNMI. Прошу прощения.
В ответ он снисходительно улыбнулся, встал и пошел за добавкой. Маллабар из тех людей, которые могут есть, сколько душе угодно, и при этом не прибавлять в весе. Направляясь к раздаче, он прошел мимо Яна Вайля, который вернулся с подносом, чтобы взять пудинг из сгущенки и кусочков манго. Вайль улыбнулся мне. Улыбка у него приятная. Это — точный эпитет. Лицо у него тоже приятное, хотя чуть полноватое, бледные ресницы и красивые светлые волосы. Он поставил поднос, подошел и наклонился ко мне.
— Можно, я к вам сегодня зайду? — спросил он тихо, чтобы Тоширо не слышал. — Попозже. Пожалуйста. Просто поговорить?
— Нет. Не валяйте дурака.
Он поднял на меня глаза: они укоряли меня за бесчувственность. Я тоже на него посмотрела. Он встал и вышел. Маллабар вернулся с полной тарелкой. Он стоя проводил взглядом Вайля, потом уселся.
— Ну как, поедете завтра с Яном? — спросил он.
— НЕТ, — ответила я, пожалуй, чересчур резко. — Я буду у себя на юге.
— Я думал, он собирался вас пригласить. — Маллабар снова начал энергично есть. Я смотрела на него, как зачарованная. Я спрашивала себя, почему ему никто до сих пор не сказал, что он жует с открытым ртом? Но теперь, думала я, уже поздно, ничего не изменишь.
— Я не в курсе.
— О чем же тогда он вам говорил? Разговор-то был очень короткий.
— Кто? — спросила я искренне. Маллабар славился повышенным интересом к делам своих сотрудников.
— Ян. О чем-то другом?
— А… Да, он сказал, что страстно меня любит.
Мимические мышцы у Маллабара окаменели.
Я пристально посмотрела на него: лицо открытое, голова вскинута, брови подняты.
Он с облегчением улыбнулся.
— Здорово, — сказал он. — Просто блестяще.
Он громко расхохотался, демонстрируя мне почти все, что оставалось у него во рту. Он выпил воды, закашлялся, выпил еще. Хаузер, сидевший на другом краю стола, с любопытством уставился на меня.
— Хоуп, милая, — Маллабар дотронулся до моей руки. — Вы неисправимы. Он поднял стакан. — Я пью за Хоуп, наш здешний эликсир бодрости.
ЧТО Я ЛЮБЛЮ ДЕЛАТЬ
С ним я люблю делать вот что. Мы лежим в постели, неважно, вечером или утром, он теплый и сонный, он в полудреме, а мне не спится. Я лежу, прижавшись грудью к его спине, его ягодицы касаются моих бедер, коленями я чувствую его икры, его пятки у меня на щиколотках.
Я молча провожу рукой по его ляжке, потом начинаю тихонько его трогать. Пенис у него мягкий и дряблый. Он лежит у меня в ладони, он почти невесомый. Легкий, как мелкая монетка, он — знак того, что он есть, и только. Какое-то время с ним ничего не происходит. Потом, убаюканный у меня в ладони, согретый теплом моих пальцев, он начинает расти. Плоть набухает, мое тепло с избытком возвращается ко мне вместе с потоком горячей крови, орошающей его мускульную ткань. Меня не перестает волновать та власть, которую я над ним имею, волшебная преображающая сила моих прикосновений. Налившийся кровью, весь в прожилках, как лист, его пенис становится все толще и медленно, толчками продвигается между моими неплотно сжатыми пальцами, и тут он поворачивается ко мне лицом.
О Джоне Клиавотере Хоуп Данбар услышала в колледже задолго до их знакомства.
Клиавотер.
Имя запало ей в память. Клиавотер. Она несколько раз отмечала, что оно повторяется в беседах окружающих, но в какой связи — не прислушивалась.
— Что это за Клиавотер, о котором столько толкуют? — спросила она своего руководителя, профессора Гоббса.
— Джон Клиавотер?
— Не знаю. Просто все время слышу эту фамилию.
— Новый сотрудник исследовательского сектора? Я думаю, о нем речь.
— Не знаю.
— Невероятно одаренный человек, как будто бы. Так, во всяком случае, говорят. Но так говорят всегда. Мы все были невероятно одаренными — в свое время. — Гоббс помолчал. — А в чем дело?
— Ни в чем. Просто фамилия меня заинтересовала.
Джон Клиавотер.
Через несколько дней на улице она увидела человека со сложенной газетой в руке; человек разглядывал здания. На нем был габардиновый плащ и красная бейсбольная шапочка. Он, задрав голову, с таким любопытством смотрел на фасады стандартных домов, словно подумывал о покупке недвижимости; потом отвел взгляд.
Хоуп свернула с Олд Бромптон Роуд, он шел в противоположную сторону, так что разглядеть его как следует она не успела. Но сочетание плаща и бейсбольной шапочки делало его единственным в своем роде. И почему-то ей пришло в голову, что человек этот и есть Джон Клиавотер.
Двумя днями позже она шла в колледже по незнакомому коридору (ей пришлось подняться в компьютерный отдел за распечаткой для профессора Гоббса) и увидела приоткрытую дюймов на шесть дверь. На двери была табличка «Д-р Джон Клиавотер». Она остановилась и заглянула внутрь. Ей удалось увидеть только угол ярко-малинового казенного ковра и следы скотча на голой стене.
Сама не понимая зачем, она с несвойственной ей решимостью шагнула вперед и распахнула дверь.
В кабинете никого не было. Из-за облаков внезапно выглянуло низкое весеннее солнце, его лучи нарисовали на стене золотое окно. В столбе света плясали еще не успевшие осесть пылинки.
На полу стояла дюжина коробок с книгами. На письменном столе — ничего. Она обошла его, выдвинула два ящика. Цепочка скрепок. Оливково-зеленый дырокол. Три леденца. Заглянула в другие ящики. Пусто. Ей стало неловко, в душе зашевелились недоумение и досада. Что она делает в комнате у этого человека? Какую нелепую игру затеяла?
