– Непременно! – подтвердил Редактор. – И поскольку вы совершили этот антигуманный поступок, я тоже продолжу без зазрения совести… Мысль об эмиграции посетила меня в букинистическом магазине, когда под обложкой Лукиана я обнаружил штамп «Разрешено к вывозу из Рима». Ниже стояла факсимильная подпись: «Двенадцатый уполномоченный». И за всю свою бытность дворником я ни разу не встречал подобного сертификата, что на книге, что на лбу человека… Как вы помните, дело происходило в России, где медведи катаются на скейтбордах по Красной площади, казаки в шароварах пляшут у храма Василия Блаженного, падает бесконечный снег, а румяные девки торгуют матрешками. То есть все поголовно заняты своими проблемами, кроме Голливуда, который распространяет эти образы по всему свету, пуская слезу от умиления… Но по понятным причинам в России нет Рима ни с какой стороны Сибири. А только бескрайние литературные дали да три агломерата: Москва, Бологое и Санкт-Петербург…[2]Букинистический магазин находился в последнем из перечисленных поселений, а я к тому времени переехал туда из Москвы, не выходя на промежуточной станции… Санкт-Петербург встретил меня дождем, потому что на просторах России происходят вечные метеорологические катаклизмы. Одновременно в Москве идет снег, в Санкт-Петербурге – дождь, зато в Бологом – постоянная жопа. Простите за эпитеты. Но отзывчивые русские люди на это не жалуются и проживают повсеместно. Румянят девок, мастерят матрешек и пляшут в красных шароварах…
– Да что за хрень вы рассказываете?!! – не выдержал я.
– А что за хрень вы пишете?!! – мгновенно отозвался Редактор и принялся вытряхивать несметные рукописи из своего портфеля…
Если честно, в России я пробыл четыре с половиной дня. Где – бóльшую часть провалялся в отеле. И мог бы подробнее рассказать о даме, с которой валялся, чем о русских медведях, с которыми – не лежал. Из русских развлечений мне предложили рекламный буклет «Ночь в цыганском таборе и многое другое всего за сто пятьдесят рублей», но я подумал и отказался. Потому что мертворожденные матрешки вызывали у меня сомнения в интеллигентности этого мероприятия. Я живенько представлял, как цыгане делают «Шпок!» и разбирают меня на части. «Шпок!» Покуда из метра семьдесят шесть от меня не останется сантиметров двадцать. А я видел эту уродину, то есть самую маленькую из матрешек. Размышлял о вырождении и не хотел бы освежить всю логическую цепочку…
Иначе говоря, то, что я знал о России, умещалось на двух страницах путеводителя. Но я не стеснялся рассказывать об этой загадочной стране в своем предыдущем романе – «Фриштык в потемках». И даже считался крупным специалистом по методике спаривания медведей. Бурого с белым. Вдобавок – русские женщины… О, эти русские женщины, которые служили все поголовно в отрядах быстрого реагирования. Останавливали на скаку лошадей Пржевальского и заходили в горящие избы ради спортивного интереса. Они вызывали во мне священный трепет. Такой трепет, что я забывал о методике спаривания…
Помню, как ехидная журналистка, словно сошедшая с полотна «Едоки картофеля», сверкая очками, осведомилась: «Где вы берете таких красоток для своего романа?» Явно намекая, что «такие красотки» не гадят с такими писателями, как я, в рамках одного гектара. И стало быть, мои романы просто вызов мастурбирующего сочинителя – обществу… Ну разумеется, я могу изобразить одноногую, кривую, горбатую даму своего сердца, но тогда получится – интеллектуальная проза, а это, извините, не мой формат. Другое дело – русские женщины! Проживающие где-то за уральскими хребтами. Их можно черпать экскаваторами для моих романов без опасения столкнуться с этими образами в темном переулке. Легко приписать им неведомые страсти и черты характера, свойственные только ангелам-рецидивистам. Тем более что я не знаю ни одной русской женщины, наступившей мне на мозоль. И если изуродую, то изуродую – беспристрастно, что только подчеркивает мой профессионализм в области литературного права. Как говорил Дон Корлеоне, «ничего личного». Ибо на это художественное поприще не распространяется мораль, что можно мочить всех подряд за исключением детей и женщин.
Местом, где орудовали мои красотки, я выбрал город Санкт-Петербург, потому что на канале «Евроньюс» регулярно рассказывали о погоде. И в этом населенном пункте было теплее, чем, скажем, на Чукотке. А мои красотки под шубой не признавали ничего, кроме естественных прелестей, и эти прелести могли бы померзнуть ближе к Ямало-Ненецкому автономному округу. То есть я наполнял роман реализмом в меру своих возможностей, не отползая далеко от телевизора и прочих средств массовой информации. Как, например, стриптиз-бар «Папа Рома», где девки на одну половину были голыми, зато на другую – мадьярками. Что способствовало изучению народов Крайнего Севера…
Поэтому, когда развонялся Редактор, со своими географическими и психологическими подковырками, я был несколько разобижен. Ибо! Общество знает правду только наполовину. Без государственных секретов о себестоимости черной икры. Наполовину! Иначе бы в полном составе отъехало в Сибирь… А писатель – это слуга общества. И задействует только треть головного мозга, поскольку две запасные части остаются у него незасеянными. Мягко говоря, под парáми. Там растет бурьян, гуляют бабы и распиваются спиртные напитки… И если общество знает наполовину, а писатель думает на одну треть, то в целом получается – национальный бестселлер. Что бьет рублем всякую ревизионно настроенную сволочь!
Короче говоря, по моему глубокому убеждению, в недрах России могли происходить нереальные события, которые возникали вследствие одного обстоятельства – что «дело было в России». И никаких психологических обоснований больше не требовалось. Поэтому… Все, что американцы привыкли трактовать по дедушке Фрейду, я объяснял – по России. А если римлянин или древний грек начинал вести себя неподобающим образом, я органично перемещал его на просторы Сибири, где он моментально приходил в чувство…
Не считая красоток, город Санкт-Петербург обладал дополнительным рядом преимуществ как место действия. Во-первых, там находился отель, где я весело проводил время с Машá. Во-вторых, у меня остались фотографии с этого места действия. Правда, все крупные планы загораживала собой Машá, но зато по краям была видна Россия. Что могло освежить детали нашего путешествия. Во всяком случае, для мужа Машá. Я не знакомился с ним из библейских соображений – «не возжелай чужую жену в радиусе пятидесяти метров от ближнего своего». Поэтому мы отправились в Россию, ибо дальше уж было некуда. То есть все дистанционно-этические правила мы соблюли, и только фотографии Машá никому не решались показывать. Особенно мужу. Теперь они валялись у меня на столе в виде репортажа из «Нэшнл джеографик». И время от времени я брал увеличительное стекло – с целью реконструировать Россию должным образом. Ибо Царская площадьпуталась в юбках Машá, Эрмитаж прятался за плечом, а Дворцовый бридж – за брэстом. Отсюда Россия представлялась мне весьма эротичной страной…
