— Как же теперь будет на фабрике? — беспокоился Антим.
— У меня есть мадам Прошассон, — отвечал Шарль, — она в курсе всех дел. А у тебя в бухгалтерии Франсуаза, можешь на нее положиться. Вернемся — и все будет в полном порядке.
— Очень скоро, — уверенно сказал Шарль. — Как раз успеем к сентябрьским заказам.
— Ну-ну, поглядим...
Солдаты постарались быстро разузнать, чем можно поживиться в деревне. Самые расторопные остались недовольны: ни еды, ни пива, ни даже спичек там не было, а за вино местные жители, смекнувшие, что подворачивается случай заработать, просили бешеную цену. Вдали шумели поезда. Рассчитывать на ужин не приходилось — кухня не успеет обустроиться. А от дорожных припасов ничего не осталось. Пришлось разделить на всех холодную тушенку, запить ее мутной водой, а потом отправиться на боковую.
5
Центр города с пронзающими его стрелами улиц меж сплошных стен притиснутых друг к другу зданий и площадями, окруженными плотным хороводом старинных домов, остался позади. Теперь Бланш шла по просторным, незагроможденным улицам; здесь — никаких тебе архитектурных канонов, никакого однообразия, дома все разные, неопределенного стиля, стоят вольно, не впритирку, отступя от дороги, и при каждом сад или хоть палисадничек. Бланш миновала дом Шарля и дом Антима, пустующие без хозяев.
Вот тут жил Шарль: затейливая решетка, за ней большой ухоженный сад с цветочными клумбами и газонами, прямая аллея ведет от ворот к замощенной крупной плиткой террасе с колоннами по бокам и каменному крыльцу в три ступени, по которому можно подняться к двустворчатым дверям, украшенным цветными витражами. Дом, хоть и стоит вдалеке, хорошо виден с улицы: узкий фасад из серо-желтого гранита, четыре этажа с балконом на втором.
А вот тут — Антим: дом помельче, поприземистей, — уж нет ли такого закона; чтобы жилище, как собака, походило на хозяина, — всего в два этажа, с оштукатуренным фасадом и не так далеко отстоящий от улицы. Жиденькая ограда, приоткрытые ворота из плохо подогнанных досок с облупившейся белой краской, а на участке, небольшом и бесформенном, сплошь сорняки да чахоточные грядки по краям. Перед крыльцом — цементированная площадка, вся в трещинах и украшенная собачьими следами — выходит, пес-то тоже был приземистым и мелким, — впечатанными в свежий раствор в незапамятный день, когда его только залили. Единственное, что осталось от давно усопшего животного, — вот эта цементная дактилограмма, отпечатки, в которые набилась пыль и всякая органика; их тщились освоить и сорняки, да только силенок не хватало.
Но Бланш лишь мельком взглянула на оба дома, путь ее лежал к фабрике, титанической крепости из темно-красного кирпича; от соседних кварталов эту громаду отделяло кольцо пугливо огибающих ее улочек, — точно рвы вокруг замка. Главный вход, обычно зияющий черным зевом, который утром всасывает поток свежей рабочей силы, а вечером выплевывает отжимки, в то воскресенье был закрыт, как исчерпанный банковский счет. На закругленном фронтоне отсчитывали время стрелки больших часов, а над ними красовались огромные буквы: БОРН-СЕЗ. Ниже, на воротах, висела табличка с надписью: «Требуются работники». На этой фабрике делали обувь.
Производили всё: туфли мужские, женские и детские, ботинки, сапоги и сапожки, со шнурками и застежками, на высоком и низком каблуке, сандалии и мокасины, шлепанцы и тапочки, ортопедические модели и башмаки на любую погоду, вплоть до недавно изобретенных бот, а также армейскую обувь — тяжеленные годиллоты, названные так по имени их создателя обувщика Годилло, который, между прочим, первым стал использовать две колодки — на правую и левую ногу. Короче говоря, ассортимент «Борн-Сез» был широчайший: от галош до босоножек, от солдатских ботинок до туфелек на шпильках.
Вот таких, как у Бланш, — она прошлась в них вдоль фабричного здания и свернула к такой же темно-кирпичной пристройке, где, судя по всему, располагались какие-то служебные помещения. К одной из дверей был прикреплен молоточек и медная табличка: «Д-р Монтей». Бланш постучала — на пороге появился доктор в сером костюме, долговязый сутулый человек с сизым в прожилках лицом, на вид ему было лет пятьдесят с небольшим, чуть больше установленной нормы призыва на фронт. Семью Борн Монтей пользовал уже давно, а когда Эжен предложил ему место на фабрике — отбор и распределение рабочих при найме, скорая помощь, консультации персоналу и при необходимости гигиенический контроль на предприятии, — он ограничил частную практику узким кругом пациентов, в который входили Борны и еще три местные династии; он также занимал пост муниципального советника, имел много знакомств и хорошие связи повсюду, включая столицу. Бланш он, разумеется, знал с пеленок, лечил ее от детских болезней, вот она и пришла к нему на правах старой дружбы, чтобы посоветоваться и как с врачом и как с должностным лицом.
Должностному лицу она рассказала о том, что Шарля вместе с другими солдатами отправили на границу — куда именно, неизвестно. И намекнула: можно бы вмешаться и попробовать перевести его из пехоты в другой род войск. Монтей спросил, какие у нее соображения на этот счет. Ну, Бланш и вспомнила, что, помимо фабрики, которой Шарль отдавал почти все свое время, он еще всерьез интересовался фотографией и авиацией. «Это, пожалуй, уже кое-что, — рассудил Монтей. — Теперь ведь есть военные воздухоплаватели, так, они, кажется, называются. Я подумаю, к кому можно обратиться в министерстве. И буду держать вас в курсе дела.
Затем настал черед врачебного осмотра, который прошел очень быстро. Бланш разделась, показалась, доктор осмотрел, прощупал и поставил диагноз: так и есть, сомнений никаких.
— И когда же? — спросила Бланш.
— В начале следующего года, — прикинул Монтей. — Точно пока не скажу, но думаю, в конце января.
Бланш помолчала, посмотрела в окно, где все словно застыло — ни ветерка, ни птичьего промелька, а потом — на свои руки, сложенные на животе.
— И вы, вероятно, хотите его сохранить, — нарушил молчание Монтей.
— Еще не решила, — ответила Бланш.
— Если не захотите, — сказал он, понизив голос, — это можно устроить.
— Знаю, — сказала Бланш. — Обратиться к Рюфье.
— Да. Хотя он, как все, ушел на фронт, но это же не надолго, через пару недель все закончится, и он вернется. А в крайнем случае есть его жена, она тоже отлично справится.
Вновь повисло молчание.
— Нет, — заговорила наконец Бланш. — Наверно, я его оставлю.
6
Недели две — и всё, — так думал Шарль погожим августовским днем три месяца назад. Как и Монтей, как многие другие. Но две недели прошли, прошел целый месяц, потянулись другие недели, одна за другой, потом похолодало, зарядили дожди, дни стали короче, — словом, всё обернулось иначе.
Конечно, в первый день по прибытии в Арденны ничто не предвещало дурного. Тут было разве что чуть прохладнее, чем в Вандее, но, в общем, неплохо — воздух чистый и свежий. Правда, с утра всех выстроили на смотр для проверки оружия, обмундирования и амуниции, но в армии это в порядке вещей, и было даже приятно немножко поиграть в такие игры. Хотя Шарль по-прежнему держался с Антимом отчужденно, а Антим постепенно стал отвечать ему тем же, они оба веселились, слушая шутки Босси, и безжалостно хохотали, когда глумливый лейтенант на смотре насмехался над тем, как Падиоло выполняет ружейные приемы. Затем все, даже те, кто еле-еле умел писать, нацарапали по нескольку открыток родным, глотнув для бодрости каким-то чудом раздобытого лимонного аперитива, который за неимением сельтерской разбавили обычной водой, и пошли на обед — вполне, надо признать, сносный. После обеда даже удалось немножечко соснуть, а к вечеру — купить у одного из местных жителей слив прямо с дерева.
