Когда «его» собака скрылась за сломанной калиткой, силы у Ромочки были почти на исходе. Протиснувшись в калитку следом за собаками, он очутился на старом дворе, поросшем кустиками жухлой травы. Посередине стояли пять корявых замшелых яблонь — наверное, когда-то здесь был сад. На фоне неба отчетливо выделялись развалины старой церкви, почерневшие и закопченные. Купол обвалился и лежал на полу, посередине.
В бывшем церковном подвале находилось собачье логово. Пришлось протиснуться в лаз и проползти по узкому каменному туннелю. Внутри было темно. Где-то повизгивали и взлаивали щенята.
Вот так и получилось: в погоне за тремя собаками одинокий мальчик бежал по обычным улицам, мимо обычных домов, мимо обычных людей, а потом пересек границу, которую редко кто переходит и даже редко кто себе представляет.
Сначала он ничего не заметил.
Ромочка ничего не видел. В нос ударило зловоние — резкое и едкое, хотя нос еще не отошел от мороза. Постепенно он разглядел, что они спустились в просторное помещение; в потолке здесь и там виднелись дыры и щели. Две более молодые собаки устроились у стены на полу и принялись чесаться и вылизываться. Когда Ромочкины глаза привыкли к темноте, он заметил, что в подвале нет никакой еды. «Его» собака затрусила в дальний угол, где на куче всякого хлама копошились четыре крошечных щенка. Ромочка подполз к куче и сел на корточки. Щенки, повизгивая, облизывали мать. Потом собака-мать легла на бок, а щенки принялись тыкаться мордочками ей в брюхо. Собака-мать смотрела на него черными блестящими глазами. Щенки возились, толкались и рычали друг на друга. Собака-мать перебирала стройными лапами. Между черными подушечками торчали пучки светлой шерсти. К щенкам она относилась очень заботливо, но строго. Сразу стало понятно, кто здесь главный. Интересно, подумал Ромочка, вкусное ли собачье молоко? Он придвинулся поближе. В животе у него заурчало. Собака не сводила с него глаз. От уютного гнездышка и от копошащихся в нем щенят веяло теплом. Лицо у Ромочки оттаивало. Он опустился на четвереньки, потом лег на живот и пополз к кормящей суке. Та басовито, властно зарычала, и он замер. Потом, отведя глаза в сторону, подполз чуть ближе. Вот он уже совсем рядом с копошащимися щенками, а их мать по-прежнему низко рычит. Ромочка осторожно втиснулся в теплое гнездышко и зубами стащил с рук заледеневшие варежки.
Нос оттаял, и он уловил щенячий запах — теплый, сладкий, молочный. Щенки все сосали и сосали молоко и никак не могли насытиться. Ромочка почувствовал и запах матери — тоже сладкий и какой-то успокаивающий. Он не двигался с места, только дрожал всем телом. Собака-мать продолжала тихо рычать, но тоже не шевелилась. Она не рычала, а как будто ворчала на него. Ворчала совсем не сердито — как будто не гнала его прочь, а просто велела хорошо себя вести. Вот Ромочка и ждал, стараясь показать ей, какой он воспитанный мальчик. Наконец, мать перестала рычать и принялась вылизывать щенят. Она и Ромочку лизнула в лицо. Язык у нее был теплый и мокрый, сладкий и кислый. Ромочка облизал губы. У ее слюны был явственный, хотя и слабый, молочный привкус. С трудом согнув в локте замерзшую руку, Ромочка потянулся к ее брюху и попробовал оторвать от нее одного крепко присосавшегося щенка. Тот извивался и недовольно скулил. Пришлось ухватить его и второй рукой. Наконец, обжору удалось оторвать от источника молока. Щенок взвизгнул и, извернувшись, тут же подполз к другому, свободному соску. Ромочка, извиваясь, подполз ближе, зарылся холодным носом в шерсть матери-собаки, охватил губами липкий сосок и глотнул теплого молока. Жирное, сладкое, оно приятно согревало горло и желудок.
Страх прошел, и на душе полегчало. Скоро руки согрелись. Ромочка потянулся к влажному собачьему брюху и, не переставая сосать, принялся гладить его, перебирая пальцами шерсть, ощупывая шрамы, струпья, проводя по гладким ребрам. Собака вздохнула и положила голову на землю.
Ромочка проснулся посреди ночи. Никогда еще он не видел такой полной, такой настоящей темноты. Свет уличных фонарей не проникал в подвал через щели в потолке; здесь не было окон, за которыми виднелись бы подсвеченные солнцем облака. Он поднял руку. Пальцев не видно даже вблизи! Хотя на самом деле Ромочка совсем не изменился, ему показалось, будто его невидимое тело выросло. Вокруг него и на нем свернулись клубочками теплые щенята. Он схватил одного и положил себе на грудь. Щенок заскулил, заизвивался, но Ромочка держал его крепко, и скоро щенок затих. Сердечко его стало биться реже; он глубоко задышал. Ромочка улыбнулся. От щенка пахло молоком и кожей.
Если бы сюда пришла мама, она бы увидела, что ее сын хорошо одет, что ему тепло, что он сыт. Он надеялся, что мама придет — пусть увидит, что он прекрасно обходится и без нее, и без дяди. Собака-мать потянулась к нему мордой, ткнулась шерстью в губы, защекотала, дохнула в лицо. Потом лизнула. Теплая вонючая слюна долго сохла у него на щеках. По краям гнездышка устроились две другие взрослые собаки; они лежали, навалившись на него спинами. Ромочка снова задремал.
Его разбудил холод. Сверху, из щелей в потолке, тянуло холодом. Взрослые собаки куда-то ушли, а щенки выползли из гнезда и шляются по всему подвалу. Время от времени то один, то другой на разъезжающихся лапах подходили к лежбищу и, задрав хвост, принюхивались к чему-то. Щенки бросались друг на друга, понарошку кусались, рычали и все время падали. Ромочка сел и с трудом, из-за обилия одежды, подтянул колени к груди. Он опять замерз, хотел есть и злился на всех. Никакого одеяла… Лежбище было завалено какими-то сырыми, заскорузлыми тряпками, облепленными собачьей шерстью, песком и птичьими перьями. Синие варежки куда-то пропали. Ромочка мрачно огляделся по сторонам.
Вставать не хотелось. Похоже, собаки не держат в своем подвале никаких запасов еды!
Заметив, что он проснулся, щенки подползли ближе. Они тыкались в него мордочками, хватали зубами за рукава и штанины. Ромочка схватил одного щенка, как ночью, сунул себе за пазуху. Когда щенок перестал визжать и успокоился, Ромочка приоткрыл пальто. Из темноты на него смотрели щенячьи глаза. Потом щенок поднял мордочку и принялся старательно вылизывать его шершавым язычком. Хотя кожу пощипывало, Ромочка погладил щенка по белой голове. Потом заметил, что три других щенка перестали играть и забрались в гнездо. Они прижались к нему с обеих сторон. Все выжидательно виляли хвостиками и не сводили взглядов со входа в подвал.
Из туннеля выпрыгнула собака-мать, и щенки обезумели от радости. Они поползли к ней, визжа и скуля, запрыгали вокруг матери, которая с трудом пробиралась к лежбищу. Все малыши норовили лизнуть мать в морду. Белый щенок, сидящий у Ромочки за пазухой, так бурно вырывался, что Ромочка не сумел его удержать.
Даже Ромочка понял, что прибыл завтрак, и, обрадовавшись, потянулся руками к своей Мамочке.
В то первое утро Ромочка дал всем щенкам имена. Он горделиво оглядывал их. Четыре штуки, и все его собственные! Коричневый Братец, Черная Сестрица, Белая Сестрица, Серый Братец. На следующий день он придумал им другие клички, но скоро забыл их — как забыл и то, что в первые дни он считал их другими, не такими, как он сам, человечий детеныш. Они шумно дышали и пыхтели, согревая его ночью, и дрались с ним за лучшее место на лежанке и за Мамочкино молоко. Они облизывали его, оставляя на лице молочные следы. Ромочка ощупывал руками их теплые мордочки, брюшки и загривки — гладил их, боролся с ними, вылизывал их, целовал.
