Ни мир, ни историю невозможно переделать таким образом, чтобы из Кита вышел какой-то толк. Неподалеку от Плимута, штат Массачусетс, вверх по побережью, с незапамятных пор возлежит огромный валун, и о нем ходит слух, что это первый клочок Америки, на который ступили ноги отцов-пилигримов[4]. Так вот, чтобы осуществились чаяния тех, кто хотел бы надлежащего хода истории, этот первый образчик штатовской недвижимости, идентифицированный в восемнадцатом веке, следовало бы передвинуть поближе к берегу. Чтобы осуществился Кит, чтобы из него хоть что-то могло получиться, пришлось бы переделать всю планету — лишь повсеместная смена декораций могла бы обеспечить столь колоссальные преобразования на задворках его сознания. И тогда утрамбованному лицу пришлось бы смяться и сморщиться.
Кит не был похож на убийцу. Он походил на собаку убийцы. (Не в обиду Клайву, Китову псу, который появился у него задолго до описываемых событий и ни в малейшей степени не напоминал своего хозяина.) Кит походил на собаку убийцы — близкого приятеля потрошителя, расчленителя трупов или гробокопателя. Глаза его излучали некое странное сияние: на мгновение оно напоминало о здоровье — здоровье спрятанном, спящем или отсутствующем еще по какой-то таинственной причине. Его глаза, хоть частенько и наливались кровью, казалось, обдавали холодом. Собственно, из них так и хлестало светом. Но этот односторонний блеск не был ни привлекательным, ни ободряющим. Глаза его были — телевидение. Что до лица, то его вы назвали бы львиным, — оно было отекшим от назойливых желаний и таким же сухим, как мягкая шкура льва. Шевелюра Кита — краса, так сказать, его венчающая — была густой и пышной; однако же всегда казалось, что он недавно ее вымыл, плохо прополоскал, а затем, все еще скользкую от дешевого шампуня, медленно сушил в каком-нибудь пабе — в парах алкоголя, в желтоватых клубах сигаретного дыма. О, эти глаза, их городская жестокость… Как душераздирающая веселость педиатрической лечебницы, не имеющей собственных фондов («Добро пожаловать в палату Питера Пэна»), или как кремовый «роллс-ройс» какого-нибудь преступника, припаркованный в сумерках между станцией метро и цветочным киоском, глаза Кита Таланта сияли готовностью на что угодно во имя Денег. Но убийство? Его глаза — достаточно ли было в них крови для этого? Не теперь, пока еще нет. Где-то внутри у него был запрятан этот талант, но, чтобы дать ему раскрыться, необходима была жертва, необходима была та, чье предначертанье — быть убитой. И вскоре он найдет свою даму.
Или она найдет его сама.
Чик Пёрчес. Чик. До чего же неподходящее имя для прославленного громилы и сексуального маньяка! Уменьшительное от Чарльз. В Америке это Чак. А в Англии, как видно, Чик. Какое-то имя. Какая-то страна… Я, конечно, пишу эти слова в благоговейной тишине, наступившей после того, как завершил первую главу. Пока что не осмеливаюсь ее перечесть. Интересно, осмелюсь ли хоть когда-нибудь.
По причинам, пока не вполне мне понятным, я, кажется, взял этакий веселенький, слегка заносчивый тон. Он может представляться несколько затхлым, подгнившим: точь-в-точь как Кит. Надо, однако, помнить: Кит современен! современен! современен! Так или иначе, я полагаю, что смогу четко дать понять это. А вскоре я окажусь лицом к лицу и с жертвой, с той, чье предначертанье — быть убитой.
Славно было бы пораспространяться сейчас на тему того, «как это здорово, как это здраво»: спустя все эти годы ничегонеделания просто взять да усесться, чтобы безотрывно писать прозу. Но давай не очень-то обольщаться. Все это происходит на самом деле.
Откуда, к примеру, я знаю, что Кит работает кидалой? Да потому что он пытался кинуть меня — по дороге из Хитроу. Я стоял под вывеской, возвещавшей «ТАКСИ», около получаса, когда ярко-синий «кавалер» выписал второй круг и подался к стоянке. Шофер выбрался наружу.
— Такси, сэр? — сказал он, подхватывая мой чемодан — причем, если говорить честно, совершенно профессиональным манером.
— Это же не такси.
На что он сказал:
— Никакого риска! А такси вы здесь все равно не заполучите. Ни в коем разе.
Я спросил о цене, и он назвал мне какую-то заоблачную сумму.
— Ведь это же, блин, «лимо», — пояснил мне он.
— Какой, к черту, «лимо», — обычная тачка.
— Ладно, братан, мы же поедем по счетчику, — идет? — оттарабанил он, но я уже вскарабкался в пассажирский отсек и вырубился — задолго до того, как мы тронулись с места.
Какое-то время спустя я проснулся. Мы приближались к Слау, и на счетчике значилась сумма: 54 с полтиной фунта.
— Слау?..
Взгляд его бдительно полыхал, устремленный на меня в зеркальце заднего обзора.
— Погоди-ка, погоди-ка, — начал я.
И все потому, что был я болен и вообще не в себе. В жизни не чувствовал себя храбрее. Силы меня так и переполняли — я это чуял нутром. Вроде как ищешь нужные слова — и они находятся, и от этого выправляется позвоночник.
— Слышь, ты. Я знаю, куда мне надо. Я сюда приехал вовсе не для того, чтоб повидать Хэрродз — или Букингемский дворец — или там Стрэтфорд-на-Эвоне. Я что, сказанул тебе: двадцать фунтов? И за мной Трафальгарская площадь и все лондонские бары? Слау? Валяй-валяй. Ежели это похищенье или убийство, то нам есть о чем поговорить. А ежели нет, то доставь-ка меня в Лондон за ту сумму, о которой мы сговорились.
Он стал неторопливо перегибаться через сидение. О господи, пронеслось у меня в голове, да это же и впрямь убийство. Когда он полностью обернулся, я увидел у него на лице доверительную ухмылку.
— Да ладно, — сказал он, — все нормально, не бухти. Я увидел, что ты задрых, вот и подумал: «Раз уснул, то и пусть поспит как следует. Это на пользу, я знаю. А я тем временем заскочу к своей мамаше». На это, — дернув головой, он с пренебрежением кивнул на счетчик, который был довольно любопытной конструкции и, возможно, не фабричного, а самопального производства и сейчас показывал уже 64 фунта 80 пенсов, — не обращай внимания. Ты же не против, дружище? — Он указал на засыпанные гравием дорожки и ряд сдвоенных особняков. Я теперь видел, что мы находились в каком-то спальном районе, кое-где виднелись клочки зелени, а магазинов и учреждений не было и в помине. — Она вроде как нездорова. Я на пять минуточек, идет?
— А это что? — спросил я, имея в виду звуки, которые доносились из автомобильного радиоприемника, — увесистые удары, сопровождавшиеся насмешливыми выкриками.
— Это — дартс, — сказал он и выключил радио. — Я пригласил бы тебя зайти, но — матушка моя совсем старенькая. Держи-ка. Прочти вот это.
Итак, я остался сидеть на заднем сидении «кавалера», а мой водитель отправился повидаться со своей матерью. На самом деле, однако, ничего подобного не было. Чем он занимался на самом деле (об этом он с гордостью поведал мне позже), так это кувыркался с едва одетой Энэлайз Фёрниш: пристроившись к ней сзади, он избороздил с нею всю гостиную (причем она выступала в роли чего-то вроде тачки), пока ее теперешний покровитель, работавший по ночам, спал в комнате наверху, сотрясая все вокруг своим легендарным храпом.
