Меровей смерил ее нахальным взглядом. Загородил Босмансу дорогу и сказал со смехом, напоминающим треск крыльев насекомого:
— Вижу, вы задумали похитить у нас мадемуазель Ле Коз, я угадал?
— Похитить? Вы полагаете? — задумчиво отозвался Босманс.
На террасе кафе они с Маргарет сели рядом, напротив тех троих. Похожий на бульдога брюнет был явно не в духе. Навалившись грудью на стол, он сердито спросил:
— Надеюсь, вы скоро закончите перевод последнего отчета?
— Завтра к вечеру, мсье.
Она обращалась: «мсье» только к нему, ведь он гораздо старше их всех. Ну да, ему лет тридцать пять или больше.
— Мы здесь собрались не для разговоров о работе.
Меровей вызывающе посмотрел в глаза брюнету с бульдожьим лицом, как смотрит непослушный ребенок, ожидая пощечины.
Но тот оставался невозмутимым, видимо, привык к подобным выходкам и относился к дерзкому юнцу довольно снисходительно.
— Это вы поколотили нашу коллегу? — неожиданно спросил у Босманса Меровей, указывая на рассеченную бровь Маргарет Ле Коз.
Она сохраняла спокойствие. Босманс тоже сделал вид, что не слышал. Последовало молчание. Официант почему-то не спешил к их столику.
— Что закажем? — поинтересовался блондин в цветных очках.
— Попроси принести пять кружек пива без пены, — сухо ответил Меровей.
Блондин направился к стойке, чтобы заказать пиво. Маргарет Ле Коз посмотрела на Босманса, и ему показалось, что они понимают друг друга без слов. Он не знал, как прервать тягостную паузу, и наконец нашелся:
— Значит, вы все вместе работаете в одном учреждении?
Сказал и сейчас же почувствовал, что сморозил глупость. Про себя поклялся больше не поддерживать светских бесед. Ни за что на свете.
— Мы не работаем вместе, — возразил Меровей. — Мсье руководит учреждением единолично.
Он указал на брюнета с бульдожьим лицом, по-прежнему грозного и недовольного. И снова все умолкли. Маргарет Ле Коз не притронулась к своей кружке. Босмансу тоже совсем не хотелось пива в столь поздний час.
— А вы, чем вы занимаетесь, кто вы?
Вопрос задал брюнет с бульдожьим лицом, его странная улыбка не вязалась с холодным жестким взглядом.
Дальнейший разговор, голоса и лица поглотила тьма забвения — уцелела лишь Маргарет Ле Коз, — пластинку заело, затем мелодия резко оборвалась. Впрочем, кафе «Рай» — Босманс понятия не имел, почему его так назвали, — вскоре закрылось.
Они пошли к метро. Именно в тот вечер Маргарет Ле Коз призналась ему, что охотно рассталась бы навсегда с «И. о. Ришелье» и нынешними коллегами, что уже подыскивает себе другую работу. Каждый день читает объявления, надеется, что одна из строк откроет перед ней другие перспективы, на горизонте появится что-то новое. Площадь Опера. Всего несколько человек спускалось к входу в метро. Час пик давно миновал. И никакой роты республиканской безопасности, никакого оцепления вокруг газона и вдоль бульвара Капуцинок, только перед зданием Оперы два-три шофера ждали возле громоздких заемных машин пассажиров, но те так и не появились.
Когда они приблизились к лестнице, Босманс обнял ее за плечи, словно оберегая в давке, ужасной и безжалостной как в тот раз; на самом деле они миновали пустой переход и одни дожидались поезда на платформе. Он вспомнил, что они долго ехали, а потом Маргарет Ле Коз привела его в свою комнату в Отёе.
Он недоумевал, зачем снимать жилье так далеко от центра.
— Здесь безопасней, — объяснила она. И сейчас же спохватилась: — Здесь меньше суеты и шума.
Босманс заметил: в ее взгляде промелькнула тревога, будто над ней нависла угроза. Через несколько дней они условились встретиться вечером в баре Жака Алжирца, рядом с ее домом, и тогда он спросил, много ли у нее в Париже знакомых помимо коллег. Она замялась, смутилась:
— Нет… Я никого не знаю… Кроме тебя…
Ведь она переехала в Париж только в прошлом году. Раньше жила в Швейцарии, потом во французской провинции.
Босманс отчетливо помнил, как они с Маргарет Ле Коз ежедневно долго-долго ехали на метро в часы пик. С тех пор как он стал записывать воспоминания в черный блокнот, она несколько раз приснилась ему среди служащих у дверей конторы. И еще во сне бегущие под напором солдат вниз по лестнице демонстранты снова притиснули их к стене. Тут он внезапно проснулся. В голове сложилась отчетливая формула, и наутро он записал ее в черный блокнот: «В то время я постоянно чувствовал, что мы с Маргарет затерялись в толпе». Босманс нашел две зеленые тетради фирмы «Клерфонтен», исписанные мелким убористым почерком, и с трудом догадался, что записи… его собственные. В год их знакомства с Маргарет Ле Коз он работал над книгой, пытался написать роман. Босманс не спеша перелистывал тетради, и его поразило, насколько отличался тот его почерк от нынешнего, размашистого. Еще он обратил внимание, что в зеленых тетрадях нет полей, отступов, ни единой красной строки, ни одного пробела, промежутка. Видимо, так выражалось мучившее его ощущение тесноты и удушья.
Иногда во второй половине дня он прятался от всех в комнате Маргарет Ле Коз, пока той не было дома, и писал. Окно мансарды выходило в запущенный сад, посреди него рос бук с пурпурными листьями. Ветви тянулись к стеклу, в ту зиму на них лежал снег, а вскоре, задолго до календарной весны, они оделись пышной листвой. Зачем же лепить крошечные буквы так тесно одну к другой, если сидишь в тишине и покое, в мирном уединении? Зачем описывать душную тьму, беспросветность? Тогда ему и в голову бы не пришли подобные вопросы.
По субботам и воскресеньям здесь, на окраине, они чувствовали себя отрезанными от мира. В первый же вечер ожидания у подъезда конторы, а также знакомства с Меровеем и остальными Маргарет сказала, что любит проводить выходные дома. А коллеги знают, где она живет? Конечно нет. Когда они попытались узнать ее адрес, она соврала, что ночует в студенческом общежитии. В нерабочее время она не видится с ними. Вообще ни с кем не видится. Однажды субботним вечером они остались в Отёе, сидели в глубине кафе Жака Алжирца возле подсвеченного витража, и он пошутил:
— Насколько я понимаю, ты в бегах и живешь здесь под вымышленной фамилией…
Она улыбнулась, но вымученно, принужденно. Подобные шутки ей явно не нравились. По дороге домой на углу улицы Першан она внезапно остановилась. То ли решилась открыть ему важную тайну. То ли испугалась, не подстерегает ли ее кто-то в темной подворотне.
— Уже несколько месяцев меня преследует один человек.
Босманс спросил, кто такой. Она не ответила. И, судя по всему, жалела, что вообще завела этот разговор.
— Давний знакомый…
— Ты боишься его?
— Боюсь.
Понемногу она успокоилась. Стояла не шелохнувшись и не сводила больших светлых глаз с лица Босманса.
