Патрик Модиано – лауреат Нобелевской премии по литературе 2014 года, а также обладатель множества престижных наград, в числе которых Гонкуровская премия (1978), Большая премия Французской Академии (1972), Премия Фенеона (1968).
В одном из интервью Модиано сказал: «Сюжеты моих книг – это время». Его герои поглощены поисками самих себя и своего прошлого, они стремятся «попробовать подняться по течению лет, чтобы разобраться… узнать, не было ли другого пути и не могло ли все сложиться иначе». Отсюда – особая атмосфера произведений Модиано, их притягательная задумчивость и неспешность действия, характерная для людей, погруженных в воспоминания.
Из интервью с П. Модиано[1]
«Бюльтен Галлимар». «Незнакомки» состоят из трех женских монологов, образующих триптих. Почему вы решили на сей раз дать слово женщинам?
Патрик Модиано. Я пытался найти новый ракурс, искал иного рассказчика, нежели «я» большинства моих прежних романов, чтобы выступить самому не в роли повествователя, а как бы в роли слушателя. Мне хотелось создать у читателя впечатление, будто он каждый раз слышит голос по радио – кто-то рассказывает случай из своей жизни, и вдруг передача прерывается или голос заглушают помехи. И тщетно слушатель будет крутить ручки приемника – ему уже не удастся снова настроиться на нужную волну и узнать продолжение истории.
«Б. Г.» Обычно главные герои ваших книг поглощены поисками самих себя и своего прошлого. А здесь, похоже, этого поиска нет…
П. М. Каждая из женщин рассказывает о конкретном отрезке своей жизни, но читатель не знает ни кто эти женщины, ни как их зовут. Рассказчицы остаются безымянными. Можно также читать эти три текста как свидетельские показания, которые кто-то напечатал на машинке, забыв указать имена и фамилии допрошенных. И теперь уже личность установить невозможно.
«Б. Г.» Когда-то вы сказали по поводу своего романа «Из самых глубин забвения»: «Я понял, что бессилен „воскресить“ прошлое. От него остаются лишь фрагменты, разрозненные эпизоды». Можно ли считать «Незнакомок» вариацией на тему «размытости» воспоминаний?
П. М. В «Незнакомках» перед нами тоже именно фрагменты, разрозненные эпизоды. Ясно, что каждая из женщин говорит о своем прошлом. Но неизвестно, где они находятся сейчас, в момент рассказа, и что с ними сталось в жизни. В общем, непонятно, откуда исходят эти голоса, одновременно и близкие, и далекие. И поскольку невозможно увязать ни одну из этих историй с дальнейшей судьбой героини, то кажется, будто каждый рассказ – это отколовшийся кусок льдины, навеки обреченный одиноко носиться по волнам.
«Б. Г.» Временами пелена сомнамбулической грезы рвется, приоткрывая жестокую действительность – неожиданный арест, убийство. Что это – мечта, обернувшаяся кошмаром реальности, или реальность, грубо напоминающая о себе мечтателю?
П. М. Я думаю, это реальность, с которой сталкивается грезящий, и всякий раз это оказывается для него жестоким пробуждением. Но поскольку все три эпизода принадлежат прошлому, «жестокая действительность» тоже обретает черты то ли сновидения, то ли фантазии.
I
В этом году осень наступила раньше обычного, принеся с собою дожди и прелую листву, окутав туманами набережные Соны. Я тогда жила еще у родителей, возле Фурвьерского холма. Мне нужно было найти какую-нибудь работу. В январе меня взяли на шесть месяцев машинисткой в фирму «Вискоза и шелк», что на площади Круа-Паке, и я придержала все, что заработала там за полгода. На эти деньги я съездила летом на юг Испании, в Торремолинос. Мне было восемнадцать лет, и я впервые покинула Францию.
На пляже Торремолиноса я познакомилась с одной женщиной, француженкой, которая уже много лет жила здесь с мужем; ее звали Мирей Максимофф. Такая эффектная, красивая брюнетка. Они с мужем были владельцами отеля, где я снимала комнату. Мирей сказала мне, что осенью собирается надолго приехать в Париж и остановится у друзей; она дала мне адрес. Я обещала навестить ее в Париже, если получится.
Когда я вернулась, Лион показался мне совсем уж мрачным. Вблизи от нашего дома, справа, на спуске Сен-Бартелеми, находился пансион лазариетов.[2]Здания, построенные на склоне холма, угрюмо высились над улицей. Ворота в толще монастырской стены казались входом в пещеру. Для меня Лион той сентябрьской поры – это стена лазариетов. Черная стена, куда лишь изредка ложились лучи осеннего солнца. В такие минуты пансион выглядел заброшенным. Но под дождем эта стена казалась тюремной, и мне чудилось, что она преграждает путь в будущее.
От одной покупательницы в родительской лавке я узнала, что некий дом моделей ищет манекенщиц. По ее словам, там платили восемьсот франков в месяц – на двести франков больше, чем в «Вискозе и шелке». Она дала мне адрес, и я решила попытать счастья. Дама, ответившая по телефону, властно приказала мне явиться на следующей неделе, ближе к вечеру, на улицу Гроле в дом № 4.
В течение последующих дней я окончательно убедила себя, что должна освоить профессию манекенщицы, хотя никогда раньше не помышляла об этом. Может, тогда мне удастся перебраться из Лиона в Париж. Но по мере того как близилась назначенная встреча, я трусила все сильнее и сильнее. Вся моя жизнь была поставлена на карту. Я говорила себе, что, если меня не возьмут туда, другой такой случай уже не представится. Есть ли у меня хоть малейший шанс? И как одеться для первого просмотра? Выбирать было не из чего. Моим единственным презентабельным нарядом были серая юбка и белая блузка. Я купила себе темно-синие туфли на низком каблуке.
Накануне вечером, в своей комнате, я надела белую блузку, серую юбку, темно-синие туфли и встала перед зеркальным шкафом, спрашивая себя, кто эта недвижно замершая девушка – неужто я? Это вызвало у меня улыбку, но она быстро увяла при мысли о том, что завтра решится моя судьба.
Я ужасно боялась опоздать и вышла из дому за час до назначенного времени. Когда я дошла до площади Белькур, начался дождь, и я забежала в холл отеля «Руайяль». Мне не хотелось являться в дом моделей с намокшими волосами. Я соврала швейцару, что снимаю здесь номер, и он дал мне зонтик. На улице Гроле, в доме № 4, мне велели подождать в салоне с серыми деревянными панелями и большими, до полу, окнами с шелковыми, тоже серыми, шторами. У стен в ряд стояли стулья. Стулья из позолоченного дерева с красной бархатной обивкой. Прошло полчаса; я начала думать, что обо мне забыли. Я сидела на одном из стульев и вслушивалась в шепот дождя. Люстра сияла ярким белым светом. Я раздумывала: стоит ли ждать дальше? Но тут вошел мужчина лет пятидесяти, с черными, зачесанными назад волосами, щеточкой усов и хищным взглядом. Он был одет в темно-синий костюм и темные замшевые туфли. Иногда он является мне во сне: толкает дверь и входит, и волосы у него такие же черные, как тридцать лет назад.
