Светлая шатенка, почти блондинка, в белом платье, в затеняющей лицо белой шляпе, под белым же зонтиком… облачко, послушное любому дуновению судьбы.
Вот и взгляд ее словно бы следил не за проходящим мимо колоссом, а за вращением подброшенной резким щелчком монетки… Упадет орлом или решкой – решит судьба. Но если орлом, то можно сковать невесть откуда взявшегося «безумного гиганта» сверкающей облачной изморозью и унести… унестись… Если же решкой, то нужно не просто пренебречь невесть откуда взявшимся, а еще и обозначить предгрозовым, черно-лиловым окоемом гибельную для него черту…
Однако монетка «упасть» не успела, и дорешать задачу Рине не довелось. Гигант сам остановился напротив и произнес приветливо, обращаясь, впрочем, не к ней:
– Может быть, господа ришельевцы, поплывем вместе? Хотя бы до двенадцатой станции? Тогда и в вашу честь публика «Ура!» закричит. На Дону, в Павловске Воронежской губернии, где я вырос, казачата в эту пору уже в воде… версту проплывают… правда, по течению… – он спохватился, что пустился в чересчур длинные разглагольствования, и поспешил исправиться: – Позвольте, впрочем, представиться: Бучнев Георгий Николаевич, стивидор…
Весенняя зелень мужских глаз встретилась с глубокой, но уже будто бы чуть изнуренной зноем зеленью женских… и с этого, в сущности, началось «другое всё»…
– …А это Георгий Николаевич Бучнев-старший, отставной сотник Донского войска. Мой дед и первый наставник в плавании.
Почти невозможно себе представить такую увлеченность одним человеком, что не замечаешь рядом с ним другого – да какого! Вылитого Тараса Бульбу, но без ухарского запорожского чуба. Зато все остальное: неохватность плеч, косолапость конника, взгляд, жаждущий рубки, – совпадало досконально.
– Рад служить, – поклонился Бучнев-старший.
Затем обратился к внуку:
– Пора, Гёрка! Вдругорядь с дамами перемолвишься.
– Подождите! – воскликнула Рина, и Люси от этакого моветона слегка передернуло. – Зачем вы так далеко и на ночь глядя?! Это же опасно!
– Ничуть, сударыня! – улыбнулся Георгий. – Не в обиду деду моему будь сказано, давним пращуром моим наверняка был Чудо-юдо рыба-кит.
И пошел, но далеко – не ушел.
– Никогда больше не обращайтесь ко мне так церемонно: «сударыня»! – громко потребовала Рина. – Я – Регина Дмитриевна Сантиньева!
А вот это уже был настоящий шок не только для Люси, трагически прошептавшей: «Риночка, помилосердствуйте, что с вами происходит?!», а даже и для мало еще что разумеющих Павлушек, тем паче – для все прекрасно разумеющих окружающих.
Многие переглянулись, некоторые взвили брови, кое-кто хмыкнул. Но Георгий остановился и обернулся:
– Сердечнейше рад знакомству! – сказал он, вытягиваясь в струнку, как англичанин при первых же звуках «Боже, храни нашего доброго Короля!». – Это удивительно счáстливо, что мы познакомились!
Черт его знает, был ли владелец «Олдсмобиля» возмущен столь наглядно демонстрируемой тягой друг к другу мифологического титана и вневременной женщины или захотелось выпендриться, как это свойственно любому одесскому штинкеру[2], – однако встрял:
– Ф-ф-ф-у, что за амбрэ?! Ворванью от вас несет за версту. Не комильфо, любезный, совсем не комильфо!
Бучнев ответил исчерпывающе:
– Pour les courses de fond le corps est graissé abondamment avec l’huile de baleine. Cet aide du sauver la chaleur, et les muscles restent élastiques[3].
– Что это вы не по-русски?! – побагровел купчина.
– Потому что употребление вами слов «ambre» вместо «аромат» и «comme il faut» вместо «как надо, как положено» создает впечатление, будто французский для вас удобнее. Если бы вы, впрочем, соизволили выразиться, что я не похож на денди, то дал бы те же разъяснения на английском. Ну а если б сказали «не как гранд-синьор», то ответил бы по-итальянски, на «гранд-сеньор» готов был откликнуться испанским… Удовлетворены, надеюсь?
– А ежели нет, то и ступайте себе с Богом! – хмуро прибавил отставной сотник и еще раз поторопил внука: – Гёрка, хватит балаболить, половина шестого уже!
Вскоре пловец скрылся из виду, а владелец «Олдсмобиля», остаточно ежась от провожавших его усмешливых взглядов, несся в любимый ресторан на Греческой площади – и тосковал.
Тосковал, оттого что аппетит на морском берегу нагулять не успел. Оттого что какой-то голодранец безнаказанно поиздевался над ним, почтенным российским негоциантом (так недавно именовали его газеты империи), торгующим заморскими товарами по всей Херсонской губернии и Бессарабии. И какое кому дело, если попутно торгуется конфискат и контрабанда – при соблюдении, вестимо, интересов таможни, полиции и прочая, прочая, прочая? Оттого, наконец, тосковал, что лихой его шóфер, наглец изрядный, надоедливо распевал, крутя баранку: «It's a long way to Tipperary, it's a long way to go…» И ведь не прикажешь замолчать – обидится и уйдет. А где другого такого взять, чтобы еще раз прославил на всю империю, чтобы еще раз въехал на самый верх лестницы Николаевского бульвара, но теперь уже задним ходом? Чуть что не так – уйдет чертов пролетарий, уйдет к конкуренту, которому тоже хочется приобрести славу почтенного негоцианта. Вот и приходится слушать, как форсит зарвавшийся пролетарий, распевая все громче: «It’s a long way to Tipperary to the sweetest girl I know!»
Не закопаться бы в детали: платья, шляпки, фривольные жилеты, краги, перчатки, зонтики, марки авто, ландолеты, сосуды Дьюара фирмы «Термос», допотопные телефонные станции…
Нужно вообразить, будто на пустынном песчаном пляже зарываюсь всей кистью, до запястья – и рывком вверх! Песчинки – плотной тучкой, но тут же разлетелись, улеглись – и ничего не изменилось. По-прежнему ни одной живой души, песок все так же спрессован, только заслезились запорошенные глаза. Но терплю и повторяю, повторяю и терплю – и вот наконец-то…
Зазвучали голоса деда, бабушки… плач капризничающей девочки – той, что суждено было стать моей матерью…
А еще множество незнакомых голосов… Веселых, грустных, радостных, сердитых, бодрых, ноющих…
Нет только встревоженных.
Хотя до того дня, когда Парки перестали прясть нити жизни, а Мировая Мясорубка перемолола первые порции пушечного мяса, оставалось всего три месяца.
Глава вторая
«Теперь нужно просто ждать, – думала Риночка, – просто-просто, ждать-ждать…» А ведь всего лишь сегодня утром в ее жизни не существовало ни Бучнева, ни его заплывов, хотя часов ожидания было отпущено с лихвой и с лихом.
