В дверь кто-то постучал. Незнакомец сунул свой портфель под качалку, а мистер Тенч опасливо подошел к окну.
— Осторожность никогда не мешает, — сказал он. — У хороших дантистов есть враги.
Слабый голосок взмолился:
— Я друг, — и мистер Тенч отворил дверь. Солнце мгновенно ворвалось в комнату белокипенной полосой.
На пороге стоял мальчик; ему нужен был доктор. На голове у него сидела широкополая шляпа, глаза были карие, взгляд — бессмысленный. За ним фыркали и били копытами по горячей, утрамбованной земле два мула. Мистер Тенч сказал, что он не доктор, а зубной врач. Оглянувшись, он увидел, что незнакомец совсем утонул в качалке и взгляд у него такой, точно он молится, просит о милосердии. Мальчик сказал, что больна его мать, что в городе есть новый доктор, а у старого лихорадка и он с места не сдвинется.
Что-то шевельнулось в мозгу мистера Тенча. Он сказал, будто делая открытие:
— Да ведь вы же врач?
— Нет, нет. Мне надо поспеть на пароход.
— А вы разве не говорили, что…
— Я передумал.
— Но пароход еще долго простоит, — сказал мистер Тенч. — Они никогда не ходят по расписанию. — И спросил мальчика, далеко ли ехать. Мальчик ответил, что шесть лиг.
— Слишком далеко, — сказал мистер Тенч. — Уходи. Кого-нибудь еще найдешь. — И обратился к незнакомцу: — Как быстро слухи расходятся. Теперь про вас, наверно, все в городе знают.
— Я ничем не смогу помочь, — взволнованно проговорил незнакомец. Он смиренно ждал, что мистер Тенч подтвердит это.
— Уходи, — сказал мистер Тенч. Мальчик не шевельнулся. Он с бесконечным терпением стоял на палящем солнце, заглядывая в комнату. Он сказал, что его мать умирает. Карие глаза ничего не выражали. Такова жизнь. Ты рождаешься, твои родители умирают, ты стареешь, ты умираешь сам.
— Если она при смерти, — сказал мистер Тенч, — тогда доктор ей ни к чему.
Но незнакомец неохотно поднялся, словно прозвучал приказ, которого он не мог ослушаться. Он грустно сказал:
— Всегда так случается. Вот как сейчас.
— Вам же надо успеть на пароход.
— Не успею, — сказал он. — Так решено, чтобы я не успел. — В нем кипела немощная ярость. — Дайте мне мою бутылку. — Он надолго припал к ней, не сводя глаз с равнодушного мальчика, со спаленной солнцем улицы, со стервятников, круживших в небе, как черные мухи в глазах.
— Но если она умирает… — сказал мистер Тенч.
— Знаю я этот народ. Она умирает так же, как я.
— Вы же ей ничем не поможете.
Мальчик смотрел на них, будто его это не касалось. Спор на иностранном языке был для него явлением отвлеченным — он тут ни при чем. Он будет ждать до тех пор, пока доктор не выйдет.
— Ничего вы не знаете, — яростно сказал незнакомец. — Так все говорят, всегда так говорят: вы ничем не поможете. — Выпитое бренди оказывало свое действие. Он проговорил с глубочайшей горечью: — Я слышу, как это твердят во всем мире.
— Ну что ж, — сказал мистер Тенч. — Будет другой пароход. Через две недели. Или через три. Вам-то хорошо. Вы можете выбраться отсюда. У вас здесь не вложено капитала. — Он подумал о своих капиталовложениях: японская бормашина, зубоврачебное кресло, спиртовка, и щипцы, и маленький тигель, где плавят золото для зубов. Все вложено в эту страну.
— Vamos,[9]— сказал незнакомец мальчику. Потом повернулся и поблагодарил мистера Тенча за то, что мистер Тенч дал ему возможность отдохнуть от жары. Он говорил с вымученным достоинством, привычным мистеру Тенчу, — с достоинством человека, который боится ожидаемой боли, но мужественно опускается в зубоврачебное кресло. Может, ему неприятна поездка верхом на муле? Незнакомец сказал со старомодной учтивостью: — Я буду молиться за вас.
— Рад был гостю, — сказал мистер Тенч. Незнакомец сел в седло, и мальчик первым медленно двинулся вперед под ярким солнцем, к болоту, в глубь страны. Незнакомец оттуда и вышел утром посмотреть на «Генерала Обрегона». Теперь он возвращался обратно. Выпитое бренди заставляло его чуть сильнее покачиваться в седле… А вот и конец улицы, и он виднеется маленький, унылый, понурый.
Приятно было поговорить с новым человеком, думал мистер Тенч, возвращаясь в дом и запирая за собой дверь (это никогда не мешает). Одиночество встретило его там, пустота. Но и то и другое было знакомо ему, как отражение собственного лица в зеркале. Он сел в качалку и стал покачиваться взад и вперед, поднимая еле ощутимый ветерок в застоявшемся воздухе. К лужице бренди, пролитого на пол незнакомцем, узкой колонной двигались через всю комнату муравьи; они покружили по ней, потом в таком же строгом порядке двинулись к противоположной стене и исчезли. На реке «Генерал Обрегон» дал два свистка, почему — неизвестно.
Незнакомец забыл в комнате свою книгу. Она валялась под качалкой. На обложке женщина в старомодном платье, склонив колени на коврике, с рыданием обнимала мужские начищенные коричневые ботинки с узкими носками. Он — с маленькими нафабренными усиками — презрительно взирал на нее сверху вниз. Книжка называлась «La Eterna Martir».[10]Спустя несколько минут мистер Тенч поднял ее, открыл — и удивился. То, что там было напечатано, как будто не имело никакого отношения к обложке: текст латинский. Мистер Тенч задумался, потом захлопнул книгу и отнес ее в свою рабочую комнату. Жечь не стоит, но для верности лучше спрятать — кто ее знает, о чем она. Он сунул книгу в маленький тигель для плавки золота и вдруг, открыв рот, замер у верстака: он вспомнил, зачем ходил в порт — ведь «Генерал Обрегон» должен был доставить ему баллон эфира. С реки снова донесся свисток, и мистер Тенч с непокрытой головой выбежал на солнцепек. Он сказал незнакомцу, что пароход простоит до утра, но разве на этот народ можно положиться, вдруг они решат соблюсти расписание. Так оно и было. Когда он выбежал на набережную между складом и таможней, «Генерал Обрегон» шел уже футах в десяти от берега, двигаясь по ленивой реке к морю. Мистер Тенч крикнул что было силы. Бесполезно. Баллона с эфиром на набережной нигде не было. Он крикнул еще раз и на этом оставил свои попытки. В конце концов, разве это важно: в его безысходности еще одно небольшое огорчение ничего не меняет.
«Генерала Обрегона» начал обвевать легкий ветерок; банановые плантации по обоим берегам, несколько радиоантенн на мысу, порт скользили назад. Если оглянуться, и не скажешь, был ли этот порт когда-нибудь или нет. Впереди открылась широкая Атлантика; серые цилиндрические валы поднимали нос парохода, и спутанные по ногам индюшки топтались на палубе. В тесной рубке стоял капитан с зубочисткой, воткнутой в волосы. Земля медленно, равномерно закатывалась назад, и темнота наступила сразу, усыпав небо низкими блестящими звездами. На носу зажгли керосиновый фонарь, и девушка, которую углядел с берега мистер Тенч, тихо запела грустную, сентиментальную и спокойную песню о розе, окрашенной кровью возлюбленного. Беспредельная свобода и воздушный простор стояли над заливом, низкая береговая линия тропиков покоилась глубоко во тьме, точно мумия в гробнице. Я счастлива, твердила девушка, не вдумываясь, почему она счастлива.
