— Так вы полагаете, что при нынешних обстоятельствах она ему этого не позволит? — Мона Бригсток у наших подруг именовалась не иначе как «она».
— Всеми доступными ей средствами.
— Но ведь не потому, что она способна понять и оценить их совершенство?
— Нет, — ответила миссис Герет, — просто потому, что это принадлежность дома, а дом принадлежит Оуэну. Пожелай я что-нибудь оттуда забрать, она все с той же неподвижной маской скажет мне: «Это прилагается к дому». И так день за днем, по каждому поводу, чуть речь зайдет о великодушном жесте, она будет твердить, как говорящая кукла, когда ей надавят живот: «Прилагается к дому — прилагается к дому». Таким манером она оградит себя от любых сторонних посягательств.
Фледа была ошеломлена, даже, пожалуй, напугана тем, как досконально миссис Герет вообразила весь дальнейший ход событий — включая даже, пусть только для того, чтобы убедиться в тщетности своего сопротивления, — мысль о предстоящей войне со своим единственным сыном. Такой поворот в разговоре побудил ее задать вопрос, который прежде казался ей бестактным: ей пришло на ум, что остается еще и другая возможность — почему бы ее приятельнице не жить, как раньше, в Пойнтоне? Зачем думать, что они непременно пойдут на крайние меры? Неужели нельзя вообразить себе — и попытаться претворить в жизнь какой-то никого не ущемляющий и достойный компромисс? Разве не могут все они ужиться под одной крышей? Так ли уж немыслимо, чтобы женатый сын делил с матерью — с такой обворожительной матерью! — на склоне ее дней тот самый дом, который она на протяжении больше двух десятков лет превращала в шедевр для него же, своего сына? Миссис Герет отозвалась на этот вопрос измученно-снисходительной улыбкой, сказав в ответ, что жить общим домом при подобных обстоятельствах именно немыслимо и Фледе достаточно окинуть взором прекрасный лик английской земли, чтобы убедиться, сколь ничтожно число тех, кому в голову приходили подобные мысли. Такое решение всегда воспринималось как чудачество, «ошибка», образчик чрезмерной сентиментальности; и, признаться, она так же мало способна прибегнуть к подобной экстравагантности, как и сам Оуэн. И даже если бы они оба были на это способны, нельзя сбрасывать со счетов ненависть Моны, с которой им волей-неволей пришлось бы столкнуться. У Фледы подчас захватывало дух от внезапных скачков и поворотов, которые направляли течение разговора в совершенно неожиданное русло. Вот и сейчас — она впервые услыхала про ненависть Моны, хотя и без миссис Герет, конечно, понимала, что при близком знакомстве эта юная особа, наверное, обнаружит хорошо завуалированное ослиное упрямство. Со временем Фледа пришла, впрочем, к мысли, что едва ли найдется девица, которая не воспылала бы ненавистью к любому, кто столь откровенно демонстрирует свое нежелание с ней знаться. Но покуда, по ходу беседы со своей молодой наперсницей, миссис Герет выдвинула весьма наглядный резон для своего отчаяния: как, спрашивается, должна она себя чувствовать при новых владельцах, если ей суждено лишь смиренно сидеть и сносить — или, если угодно, покорно глотать — все те ужасы, которые они станут учинять в доме. Фледа возразила, что ни крушить все подряд, ни швырять сокровища в огонь они все-таки не станут; и припертая к стене миссис Герет вынуждена была признать, что всерьез она этого тоже в виду не имела. Она подразумевала, что они оставят бесценные вещи в небрежении, предоставят их заботам нерадивой прислуги (а ведь в Пойнтоне нет ни единого предмета, с которым не нужно было бы обращаться с исключительной любовью) и пожелают, скорее всего, заменить их поделками в духе вульгарных новомодных понятий об удобстве. А сверх всего — и она заранее это видела расширившимися от ужаса глазами, — они рано или поздно начнут перемежать подлинные шедевры всякой гадостью, возмутительными до безумия реликвиями Уотербата, всякими полочками и розовыми вазочками, безделками с благотворительных базаров и семейными фотографиями, домашним творчеством и семейными святынями из гнусного родового гнезда Моны. Да не довольно разве уже того, что все отношение Моны к Пойнтону будет совершенно в духе урожденной Бригсток — и что в духе урожденной Бригсток будут производиться ею все последующие приобретения? Неужто Фледа и правда способна вообразить, будто она, миссис Герет, может провести остаток своих дней в обстановке, где ей на каждом шагу придется сталкиваться с такой особой?
Фледа вынуждена была объявить, что такого она вообразить, разумеется, не способна и что Уотербат представляет собой угрозу, отмахнуться от которой будет верхом беспечности. В то же самое время про себя она считала, что они обе слишком забегают вперед и что, поскольку, как она знала, Оуэн Герет отрицает факт своей помолвки, для всех вышеприведенных умопостроений никаких серьезных оснований не имеется. Юной леди виделось, что Оуэн обладал даром вести себя в затруднительной ситуации с каким-то природным изяществом, побуждавшим его даже с ней, введенной в дом и посвященной в черные подозрения его матушки, обращаться с такой естественной предупредительностью, что ей становилось отчасти совестно, ибо в душе она страдала оттого, что в глазах Оуэна представляет чуть ли не заговорщицу, действующую заодно с маменькой вопреки его интересам. Ей оставалось только гадать, узнает ли он когда-нибудь, как мало это похоже на ее настоящую роль, поймет ли, что она в доме (куда вошла по настоянию миссис Герет!) вовсе не для того, чтобы злоупотреблять доверием, но чтобы в нужную минуту поддержать и защитить. То, что его матушка невзлюбила Мону Бригсток, вполне могло пробудить в нем ответную нелюбовь к предмету матушкиных очевидных предпочтений, и Фледа всякий раз содрогалась, напоминая себе о своей незавидной доле выступать перед ним в качестве поучительного образца, призванного оттенить недостатки его избранницы. Впрочем, у этого беспечного юноши было столько же чутья к побуждениям других людей, сколько у глухого — музыкального слуха: изъян, от которого она в конечном счете могла как выиграть, так и проиграть. Он приходил и уходил по каким-то своим делам, которых в Лондоне было предостаточно, однако находил время не раз сказать ей: «Я страшно признателен, что вы взяли на себя заботу о бедной матушке». Все вместе, и его сбивчивая скороговорка, от застенчивости маловразумительная, и его детские глаза на лице взрослого мужчины, убеждали ее в том, что, как ни странно, он был искренне ей благодарен и надеялся на ее поддержку в дальнейшем. Когда в доме постоянно находится человек такого тонкого ума, говорил он, имея в виду Фледу, бедная матушка не чувствует себя одинокой; и Фледа находила прекрасной его простодушную искренность и особенно его скромность, которая, по-видимому, не позволяла ему заподозрить, что две столь светлые головы могут занимать свои мысли такой персоной, как Оуэн Герет.
Глава 3
Наконец они отправились, две наши светлые головы, в Пойнтон, где охваченной волнением Фледе открылось обещанное совершенство. «Теперь вы понимаете мои чувства?» — спросила миссис Герет, когда в великолепном холле, спустя три минуты после прибытия, ее милая спутница почти без чувств упала на стул, тихо охнув и закатив расширившиеся от восторга глаза. Ответ прозвучал весьма убедительно; под впечатлением от этого первого знакомства с домом Фледа совершила в своем сознании гигантский прыжок. Она вполне понимала теперь чувства миссис Герет — прежде она понимала их лишь приблизительно, и подруги кинулись друг другу в объятия, оросив слезами еще более укрепившуюся между ними связь — слезами, которые для младшей из них были естественным и привычным знаком ее самозабвенного преклонения перед совершенной красотой. Ей не впервые случилось расплакаться от безмерного восхищения, зато владелице Пойнтона, бессчетное число раз проводившей гостей по своему дому, впервые довелось стать свидетельницей столь красноречивого выражения чувств. Она сама пришла в радостное возбуждение; у нее на глаза навернулись слезы; она заверила своего юного друга, что теперь словно сызнова увидала свой старый добрый дом и он стал ей стократ дороже. Да, никто прежде до такой глубины не сумел почувствовать, чего она достигла: люди вопиюще невежественны, и все без исключения, даже те, кто почитает себя знатоком, в большей или меньшей степени слепы и глухи к прекрасному. Миссис Герет и правда достигла исключительного результата; и в таком ремесле, как охота за произведениями искусства, их отбор и сопоставление, доведенные до вершин мастерства, и точно есть элемент творчества, самовыражения. Миссис Герет всегда отдавала должное художественному чутью Фледы, и Фледа старалась соответствовать ее мнению. Посторонние заботы и сомнения отлетели от нее; она никогда не была так счастлива, как в ту неделю, когда приобщилась к Пойнтону.
