Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
— По горло в долгах, и старой чади, и Пучине.
— Ты, Еруслан?
— Покойный батюшка наш семян занимал, товару железного. Вернуть не успел. Долг — мой теперь. В закупах числюсь.
— Видите.
— Чего ж тогда бранишь нас с Ерусланом? Собачье, мол, счастье. Не пойму.
— Больно покорны, податливы. Чем славилась издревле Русь? Упрямством. Ни доморощенным, ни пришлым лиходеям не давала спуску. А нынче нас не узнать. Присмирели. Секут до костей, истерзали вконец, измочалили — терпим. Идти к богатому иди, да оглядывайся. Он ненасытный. Всех исподволь посадит на цепь. Как ромеи в Корсуне — пленную скуфь. Бичами, как скот, на жатву погонит. И что? Вчера — ты смерд, сегодня — закуп, должник, а завтра? Холоп. И дети твои… кем вырастут в хлевах чужих?
— Нету детей. Схоронил. И жену.
— Мир праху. Будут еще. А будут — кем будут? Ты думал о завтрашнем дне, о детях да внуках? Должен думать, поскольку, себе на беду, — человек. Это волу — набил брюхо травой, и хорошо, спи, посапывай.
— Изгой, а туда же. Тебе-то что до забот мужицких?
— Эх! Или я двужильный? Забава ли, под стать врагу, в оврагах рыскать? Я храбрился давеча, бахвалился, а честно сказать — туго живу. Пятки сотрешь, покуда зайчишку хилого выследишь. В трясину плюхайся, в снегу подыхай. Опостылело. Хочу к теплу домашнему.
Он тягуче, стонуще зевнул, сказал со скрипучей злостью:
— Хлебнуть бы. Прибуду — до смерти упьюсь. — Помолчав, усмехнулся стесненно: — А толку? Устал. Тошнит. Это, друже, гибель, не спасение. Иное надо искать.
— Кинь поле. Обратно в мир, пожалуй, не примут — отрезан ломоть. Зато князь, я слыхал, привечает изгоев, с охотой в дружину берет.
— Знаю. Таких, кому некого жалеть. Но ратник тоже холоп. Правда, лучше ухоженный. А по мне — легче век в болотах блуждать, чем в палатах кому-то угождать. Строптив. Задирист. Крут. Оттого и со старой чадью на ножах. Спесивых не терплю, скудоумных. Бездушных, завистливых, жадных И бедных людей обижать не люблю. Зверей — обижаю, людей — не могу. А князю служить — только и делать, что смердов безропотных бить. Таких, как ты с Ерусланом.
— Попробуй взропщи. Старая чадь в мирах — боярину оплот, бояре в крепких дворах — тому же князю, а выше княжеской — власти нет. Куда пойдешь с нуждой да жалобой? В Киеве князь, говорят, справедливый. К смерду — добрый, к боярину — строгий. Слыхал?
— Слыхал. Да наш господарь ему неподсуден. Был бы подсуден — может, не смел бы этак чудить. — Калгаст помолчал, пожал плечами. — Или тоже… служил киянину опором, вроде буйных князьков полянских да северских. Нет, друже. Плоха надежда на князей. Меж собою — как псы, против нас — заодно. Придется самим спасать животы.
— Это как же?
— Князь да бояре не дремлют. Знай гнут свое. Пора и смердам очи продрать. Соберутся на требище — надобно вече створить, амбары Ратиборовы проведать.
— Это в Родень-то день?!
— Не пропадать же народу.
— Ох, бога прогневим.
— Наши боги — Хоре да Семарг. Древний Род к врагу переметнулся. Теперь он — дружинный, господский. Вроде Перуна, которому кияне требы кладут. Пускай бояре пред ним трепещут. Да и так ли грозен ветхий Род? Устал. Слаб против чудищ хозарских. Степной-то бог его перемог, видишь, всю землю выжег.
— Не подымутся смерды.
— Небось надоело мякину жевать…
— Оно так. Да удастся ль с дружиной сладить? Крепки отроки, аки дубки. На диво сбиты.
— А мы — из ремней сыромятных свиты? Навалимся скопом, хвосты подожмут. А станут горланить — скормить чертей богу ихнему. Что, жуть берет? Будто сто лет остолопу жить. Хоть жить-то, может, три дня осталось. Так лучше с бранью, по-воински, пасть, чем псом бродячим сгинуть. А вдруг не помрем, расколотим дружину? Тут есть, маломошть, из-за чего шуметь. Терять… что тебе, нагому, терять? А найти, глядишь, чего-нибудь найдешь. Только смелости чуть наскрести. Пойдешь, куда позову?
— Не знаю.
— Вижу, пойдешь.
— Другие как?
— Тучей встанут. Смотри. — Калгаст кивнул через плечо. За ними стаей гусей, неспешно, чуть вперевалку, катились по зыби челны, набитые смердами. Дивно Добрите: народу много, а шуму — почти не слыхать. Так, тихий гул. Но — жесткий, опасный. — Один Неждан осилит пятерых. Люди — что луки, до отказу натянутые. Весь труд — тетиву спустить. Видишь селение на мысу? Причалим. Верных людей посетим, посидим: дело затеяли хитрое, каждую мелочь надо обмозговать. Эй, Неждан? Приставайте.
— Угадал Еруслан, с тобой — заплывешь… — Добрита понурил голову, сунул по давней привычке грязные пальцы в мочало светлых иссохших волос.
С детских лет — нужда, заботы, боль. И посулы, посулы, посулы. Трудись, не жалуйся — достаток обретешь. Небо любит старательных. Не сохой пахал — зубами землю грыз. Жену не щадил, до беспамятства изматывал работой. Сам по дороге с нивы домой засыпал на ходу, падал в крапиву — как пьяный. Безмолвно сносил от старших смех обидный, затрещины, ругань. Трудно? Пройдет. Это — до поры.
Оглянулся — сплошь горечь и скорбь. Страшно подумать: вся жизнь прошла впустую. Вся жизнь — до поры. До той, после которой — черный сон, вечная тишь.
Что впереди? Под сорок бедолаге. Сообразить пора, что больше нечего ждать. Столь осточертел Добрите белый свет — взять да подпалить бы с трех сторон. Правду глаголет Калгаст: много ли голи терять? Зато хоть раз расправишь грудь. Хоть день побудешь чернокрылой птицей.
Потом — пусть очи вынут. Хуже не будет.
— Добре, — молвил Добрита угрюмо, с тяжелой булыжной решимостью. Ясно Калгасту — уж если вспылит этот тихий мужик, разойдется… держись, будет ломить, покуда не сдохнет.
— Твой черед, Еруслан. Что скажешь?
Юнец сидит нелепо скорченный, свесив голову между колен — чуть ли не в живот уперся носом. Господи, помилуй, что плетут?! Грозный Род… разве глухой? Слышит.
… Он давно порывался сойти, бросить опасных попутчиков, но не посмел: угостил тароватый Калгаст, стыдно вроде бежать, да и лень было слезть. Разморило. И влип, незадачливый. С кем связался? Пьяный — понятный: добрый, веселый, беспечный, а трезвый — видишь какой. Тать.
Огромное черное чудище незримо, с беззвучным ревом, встало, как тень, за спиной, провело ледяной ладонью по затылку и по хребту. Руслан тихонько взвизгнул.
— Брюхо болит? — спросил участливо изгой.
Проклятый! Очи метались вдоль судна понизу, чтоб не столкнуться с упорным, хитрым Калгастовым взглядом. Отрок в страхе цеплялся за край ладьи. Похоже, спрыгнуть хотел, да пугала зыбкая глубь.
С утеса хлынул, мутно растекся над Росью утробный мерзостный вой. Руслан подхватил знакомый до рвоты призыв, ответил на голос трубы хриплым истошным воплем. Судно качнулось. Плеск. Оправились от изумления — нету соседа. На круто вздыбленном горячем берегу, в густых рогатых кустах — треск сумасшедший. Будто олень, спасаясь от борзых, в ужасе лез по откосу.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
