Согласно архивным записям аббатства, сто шестьдесят четыре года минуло с той поры, как святой Малахия отобрал посох у Найалла мак Эдана. И все это время, пока он покоился на вершине этого священного холма, вокруг него менялись собор, город и сама Ирландия. Обладай посох разумом, он бы ощутил отдаленные конвульсии войны, когда на эту землю ступили англичане, поначалу — в качестве искателей приключений, а затем — под командованием своих королей. Он бы уловил запах пожарищ и услышал мерную поступь завоевателей, которые покорили восточное побережье от Уэксфорда до Дублина и Антрима; ощутил бы дрожь земли, из которой выгрызали камень для строительства городов и замков, дабы те возвышались над захваченной страной. Интересно, а узнал бы сейчас Малахия, их святой отец-основатель, землю за стенами собора? Доннелл повернулся, и в глазах его заплясал огонек свечи, когда спутники приблизились к нему из темноты.
Мертоу прошел мимо него и замедлил шаг, лишь заметив плинт. Взгляд его метнулся от посоха к железной решетке над головой. Осторожно, но сгорая от нетерпения, он шагнул вперед и поднял посох. Один из его спутников открыл мешок, и он бережно опустил посох внутрь. Теперь, отыскав реликвию, они поспешно устремились к выходу. Дорогу им освещал Доннелл со своей свечой, и пение каноников постепенно затихало вдали.
У двери в восточной стене их поджидал еще один мужчина. По мере приближения пламя свечи выхватывало из темноты его бледное лицо.
— Ну что, нашли?
Мертоу кивнул, не сводя глаз с простертой на полу фигуры привратника, рядом с которой присел на корточки его товарищ. На лбу привратника виднелась полоса свежей крови. Меч его так и покоился в ножнах на боку. Он никак не ожидал нападения. Да и с чего бы ему опасаться людей в облачении святого ордена?
— Он так и не пришел в себя?
— Нет, брат. Боюсь, мы серьезно ранили его.
— Мы будем молиться за него, покаемся и понесем наказание за грехи, совершенные нами сегодня ночью. — Голос Мертоу прозвучал угрюмо и хрипло. — Когда посох окажется в надежном месте. — Он кивнул Доннеллу, и тот задул свечу, открывая дверь в прохладную темноту весеннего рассвета.
Оставив тело в крипте, шестеро мужчин зашагали по траве, беззвучно петляя меж деревянных крестов и памятников святым, и их черные накидки растворились в огромной тени, отбрасываемой собором Святого Патрика.
Антрим, Ирландия
1300 год
Конь ломился через лес, с хрипом выдыхая клубы пара; из-под копыт летели комья земли вперемешку с травой. За спину убегали деревья, роняя с ветвей капли дождевой влаги. В переплетении хрупких коричневых листьев мелькало низкое небо. Ноябрьские холода оголили ветки, и долина укрылась шуршащим покрывалом.
Роберт подался вперед, наслаждаясь бешеной скачкой, так что деревянная лука седла впилась ему в живот, когда он пришпорил своего жеребца. Флит, серый в яблоках скакун, оказался настолько послушен, что малейшее движение поводьев отправляло его в полет, заставляя с легкостью перепрыгивать через стволы упавших деревьев или узкие лесные ручейки. Конь был меньше, зато намного быстрее Хантера, боевого жеребца, которого он оставил в Шотландии на попечении своего друга и союзника Джеймса Стюарта.
Капюшон зеленой накидки Роберта уже давно упал ему на плечи, и косой дождь холодил ему щеки. В ушах у него шумел встречный ветер, заглушаемый его собственным хриплым дыханием, а во рту от напряжения появился металлический привкус. Тоненькая ветка стегнула его по лицу, но он даже не заметил этого. Все его внимание было приковано к двенадцати гончим, которые взлетели наверх по крутому откосу, захлебываясь яростным лаем. Роберт вонзил шпоры в бока Флита, посылая коня вдогонку за ними.
Оказавшись на гребне, он поднес к губам рог и хриплым ревом известил остальных охотников о смене направления погони. В просвете между деревьями он разглядел крутой обрыв, у подножия которого раскинулась поросшая лесом долина. А за нею тянулась морская гладь, и серо-стальные валы тускло поблескивали под затянутым тучами небом. На горизонте тонкой прерывистой линией виднелись берега Шотландии. При виде родной земли у Роберта защемило сердце. Но он задержался лишь на мгновение, а потом вновь пришпорил Флита.
Впереди, в зарослях дубов и рябины, он впервые увидел добычу — там промелькнула светло-коричневая спина с темной полосой вдоль хребта, сбегавшей к хвосту. Решимость сменилась предвкушением, когда выяснилось, что слепая погоня может оказаться успешной. Гончие взяли след крупного оленя. Он бросался из стороны в сторону, пытаясь оторваться от собак, но те шли по его запаху, и жажда крови заглушила в них усталость. Олень бежал по естественному уклону долины, вдоль русла реки, впадающей в море. Роберт вновь протрубил в рог. Из разных уголков леса донесся ответный рев, как спереди, так и сзади. И тут олень без предупреждения развернулся и встал на задние ноги, молотя передними копытами по воздуху. Он был не таким крупным, как те благородные самцы, на которых они охотились вплоть до самого окончания сезона, но его рога запросто могли ранить и даже убить любого пса, осмелившегося подскочить к нему слишком близко.
Роберт изо всех сил натянул поводья, заставляя Флита остановиться, отчего тот затанцевал на месте, и закричал на собак, полукольцом окруживших оленя. Свору возглавляла Уатача, его верная гончая. Несмотря на то что совсем недавно родила шестерых щенков, сейчас она дрожала от азарта и ярости, готовая вцепиться в оленя, который опустил голову и угрожающе поводил рогами из стороны в сторону, взрывая копытами землю. Роберт оглянулся через плечо, слыша громкую перекличку рогов: к нему спешили приотставшие члены охотничьей кавалькады. Впереди скакали его братья Эдвард и Томас. Олень развернулся и ринулся в подлесок, но было уже слишком поздно. Загонщики, лежавшие в засаде дальше в долине, спустили с поводков своих мастиффов.
Роберт дал шпоры жеребцу, устремляясь в погоню за оленем, который предпринял последнюю отчаянную попытку спастись, и тут слева наперерез животному выскочили два массивных пса, шипы на ошейниках которых сверкали, словно металлические клыки. Но олень, несмотря на опасность, и не подумал остановиться. Роберт восхищался упорством и отвагой, которые олень проявлял даже сейчас, когда мастиффы атаковали его. Один пес подкрался спереди, чтобы вцепиться в горло, а другой прыгнул сверху, чтобы сломать жертве хребет. Рассерженный рев оленя сменился криком боли и агонии в тот миг, когда ноги у него подогнулись и он с размаху рухнул на землю. Остановив Флита, Роберт спрыгнул с седла, криками сзывая к себе егерей. Они выскочили из-за кустов, держа наготове палки, чтобы отогнать мастиффов, которые пригвоздили оленя к земле, вцепившись в него своими клыками. Животное испустило судорожный вздох, содрогнулось всем телом и замерло. Направляясь к собакам, Роберт не глядя сунул окольцованный серебряными накладками рог за пояс. И то, и другое ему подарил приемный отец. Ноги оленя подергивались. Роберт кивнул егерям, которые с угрожающим видом заколотили по земле палками, и мастиффы отпустили жертву, слизывая кровь с клыков.
Роберт склонился над оленем и увидел в глазах животного собственное отражение: влажные волосы обрамляют сильное и волевое лицо, с широких плеч ниспадает зеленая накидка, насквозь промокшая от дождя. Олень вновь захрипел, и из ноздрей у него потекла кровь, которая толчками била и из смертельной раны на шее. Роберт стянул перчатку и положил руку на отросток оленьего рога. Тот был шелковистым на ощупь, и он вдруг вспомнил, как дед рассказывал ему о том, что раньше люди верили, будто животное, пойманное на охоте, наделяет того, кто пленил его, собственными качествами. В памяти всплыли давно забытые слова: «От оленя — сила и благородство; от лани — быстрота и грациозность. От волка — хитрость и сообразительность; от зайца — нервный трепет погони».
