– Товарищ старший лейтенант приказал не будить.
– Кажись, заканчиваем, – сказал сержант, выполнявший ответственную функцию цирюльника.
– Такой талант пропадает, – подсмеивался над приятелем Титов. – Вместо того, чтобы полтора года жопу под пули подставлять, лучше бы в полку парикмахером работал, а Панас?
– Шел бы ты на хер, Тит! Извиняюсь, конечно, тварыш лейтенант, за грубость неуставную, но с Титом только так можно, иначе за.бёт-замучает, как Пол Пот Кампучию. Х-х-ха-ха-ха!…
– Вы не отвлекайтесь, товарищ сержант, – обрезал лейтенант Шарагин. – Внимательней надо быть, когда бреете командира!
В отличие от младшего сержанта Титова, большого и тупого балбеса, в сержанте Панасюке находил он зачатки человечности, и даже за срок службы не все они завяли. Панасюк был родом с Алтая, тощий, как белорусский крестьянин, длинный, как флагшток, жилистый и выносливый. Панасюк любил хохмить, заядло курил, дохал от курения, матерился через слово, а когда смеялся, то под глазами и на лбу выступали не по возрасту ранние и глубокие морщины. Говорил он обычно с каким-то протяжным ксендзовским акцентом: «Шо вы волнуетесь, тварыш лейтенант? Поручите это дело мне – все будет чики-чики».
– Ночью продсклад кто-то обчистил, – Шарагин поймал в зеркальце бегающие глаза младшего сержанта Титова. – Не дай Бог кто-то из нашей роты замешан, контужу на месте!
– Ночью все дрыхли, товарищ лейтенант, – клятвенно заверил Титов.
Сержант Панасюк подтвердил, что, мол, не из их роты, вытер взводному шею вафельным полотенцем:
– Готово.
Панасюка лейтенант Шарагин выделял еще и потому, что сержант, заправлявший бойцами круто, никогда не позволял себе измываться над собратьями по роте, не превращал службу подчиненных в рабство, и, самое главное, сдерживал в меру сил других дедушек.
…особенно таких олухов, как Титов…
подумал Шарагин.
«Воспитательные» приемы, как например «прописка», когда лупили новичков в роте по голым жопам дерматиновыми шлепанцами, так что на следующий день они и присесть в столовой не могли, поглаживали через форму синячные ягодицы, проводились в строжайшей секретности. Входило это в негласный солдатский ритуал, и командиры, при всем желании, не уследили бы, не остановили бы. Потому-то и Шарагин не переживал по этому поводу. Не в силах был один взводный прервать сложившуюся за годы традицию взаимоотношений молодой-чиж-черпак-дедушка. Ничего не попишешь, ничего не изменишь.
Беспричинная импульсивная жестокость, злость и одновременно детская наивность, сентиментальность, неожиданная доброта, жалость, благородство, сострадание с легкостью переходящее к ненависти, впрочем, ненависти скоро забывающейся, – все это каким-то загадочным образом испокон веков соседствовали в офицерах и солдатах русской армии, да и, пожалуй, почти в любом русском мужике.
– Бляди! – вдруг крикнул на всю казарму старший лейтенант Чистяков.
Этот регулярно повторяющийся в течение последних недель крик офицерской души, которая хотела домой, был адресован всем сразу: и армии, и Афганистану, и солдатам из наряда.
Младший сержант Титов предусмотрительно покинул бытовую комнату и спрятался в каптерке. Знал Титов, что если Чистяков вышел из комнаты в дурном расположении духа, лучше на глаза старлею не попадаться.
– Побрился? Молодец! – выпалил Чистяков, проведя рукой по гладкому черепу приятеля.
– Ну как? – наслаждался бритым видом Шарагин.
– Нормально, мы это проходили. Пошел на … отсюда! – заорал он на заглянувшего в бытовку бойца из наряда. – Видеть не могу эти рожи! Не завидую тебе! Дембеля у нас, конечно, у-у-у-х – орлы! А уедут, с кем будешь воевать? Прав я, а, Панасюк? – старлей вдруг обратился к сержанту, и без всякой причины, просто для профилактики, как называл это сам, резко всадил ему кулак в живот.
Панасюк согнулся пополам, выронил опасную бритву, широко раскрыв от боли рот:
– …эт…эт…это вы правильно подметили про орлов, тварыш старший лейтенант, – после минутной паузы и затмения в голове, восстановив дыхание, с кривой улыбкой на лице ответил тронутый комплиментом сержант.
Тишину казармы надломила ворвавшаяся солдатская масса, которая заполняла помещение топотом, матом, гоготаньем, и угрозами:
– Куда ты ложишь автомат, мудазвон!
– Чё встал на пороге, проходи!
– …а, чаво, автомат…
– Мой возьми, положи тоже, я умываться пошел…
– Сюда ложь, ка-зел! Сколько учить вас опездалов!
– Сыч! Ты как мою койку заправил?!
– …
– Молчишь?
– Я сейчас заново…
– Оборзел, бача! Понюхай чем пахнет. Смертью твоей пахнет…
– …
– Рота, смирна! – заорал дневальный на тумбочке, отдавая честь входящему в казарму ротному. – Дежурный по роте на выход!
– Вольно, – прошел мимо долговязый капитан Моргульцев, шмыгая носом: – На улице плюс тридцать, а я, бляха-муха, простыл!
– Воль-на! – повторил громко слова капитана дневальный.
– Кондеры во всем виноваты, товарищ капитан! – вставил старший прапорщик Пашков. Он шел следом.
– Причем здесь кондеры, старшина?! – сморкался в платок ротный.
– От кондера сдохнуть можно. Воспаление легких – как нечего делать! Чего смешного? Ничего смешного! Кондер все легкие выстудить может.
– Без кондера скорее сдохнешь! – противостоял прапорщику Чистяков.
– Господи! – Моргульцев уставился на бритую голову взводного. – Явление Тараса Бульбы народу! Не иначе.
– Якши Монтана! – всплеснул руками Пашков.
Шарагин смутился, почесал в затылке, прикрыл голый череп кепкой, по
всей строгости доложил:
– Товарищ капитан! За время вашего отсутствия происшествий не было!
– Засранцы! Бляха-муха!
– Ты чего такой смурной? – решил разрядить обстановку Чистяков.
– Раз в году, – огрызнулся ротный, и выдал одну из многочисленных своих заготовок: – организму требуется встряска. В этот день я не пью…
– Не обращай внимание, – Чистяков подмигнул Шарагину. – Он в штабе был. Наверняка, Богданов на него накричал.
Пересказывать своими словами материал политзанятий старший лейтенант Немилов не умел. Скучно и нудно читал он подчеркнутые карандашом отрывки из брошюр, из журнала «Коммунист вооруженных сил», и охотно отвлекался от темы, если, скажем, замечал, что недостает у кого-нибудь комсомольского значка. Рассчитывать на то, что бойцы что-то запомнят из услышанного на политзанятиях было б наивно, а потому Немилов заставлял отдельные строчки писать под диктовку. Если нагрянет проверка, у каждого бойца тетрадочка с конспектами.
