— Господин лейтенант, я из штаба дивизии. Должен выяснить здесь обстановку.
Я кивнул на егерей:
— Здесь бой ведут парашютисты. А я здесь вроде гостя — ищу свою часть. Поговорите вон с фельдфебелем!
Шум боя приблизился. Я помог сесть старушке в коляску мотоцикла жандарма. Когда «цепной пес»[2]отъезжал, старушка пожала мою руку:
— Спасибо, молоденький господин, большое спасибо!
Фельдфебель, наблюдавший эту сцену, сказал в раздумье:
— Не хотел бы быть таким старым, как эта беспомощная женщина!
— Не говорите об этом слишком громко. Шансы дожить здесь, в Восточной Пруссии, до старости и без того не очень велики.
Здесь мне больше делать было нечего. Батальона я не нашел. Водитель вездехода, которому здесь тоже показалось достаточно горячо, взял меня с собой назад, хотя до этого хотел ехать дальше на север.
Ночь я провел в районе дивизионного штаба. В брошенном доме я прикорнул на старом диване.
Хотя я очень устал, заснуть не мог. Фронт заметно приблизился. Я боялся, что если глубоко засну, то не услышу, как снимется штаб дивизии, и тогда меня утром разбудят «Иваны». Незадолго до полуночи я снова вышел на улицу. На севере небо то и дело озаряли вспышки. Ветер доносил грохот канонады.
Ночь прошла. С раннего утра я был на ногах и узнавал, как и что. Во второй половине дня появилась возможность поехать со штабом корпуса до Инстербурга по железной дороге (как минимум, 50 километров).
Ехали мы медленно. Стемнело. Ночью стало неприятно холодно.
21 октября
Мы миновали Инстербург и проехали еще 25 километров на восток, до Гумбинена.
У Вернена поезд остановился. Я опустил оконное стекло. Воздух вибрировал: била артиллерия. Шум боя приближался. Метрах в 600 севернее нас падали снаряды.
Поезд пошел дальше. Рядом с насыпью я видел раненых, отходивших на запад. В воздухе чувствовался запах пожаров. Наш поезд пришел на вокзал Гумбинена и остановился. Рядом с нами рвались снаряды танковых пушек.
Главнокомандующий люфтваффе занимается «сухопутными делами». Генерал Шмальц докладывает обстановку в полосе своей дивизии рейхсмаршалу Герингу. Восточная Пруссия, осень 1944 г.
Ехавшие с нами на платформах штурмовые орудия начали съезжать на пандус и сразу же пошли в бой. От грохота заложило уши. Я выпрыгнул из вагона.
В 500 метрах южнее путей горел «Т-34». Части, выгрузившись из эшелона, шли прямо в бой. Южнее Гумбинена и дальше к западу — у Тюра и Ангерека — отчетливо слышались выстрелы немецких 88-мм зениток. (Южнее и юго-западнее Гумбинена действовали 802-й зенитный дивизион, 1-я батарея 29-го зенитного артиллерийского полка, 1 — й дивизион 5-го зенитно-артиллерийского полка, 16-й зенитно-артиллерийский полк). С ними смешивался грохот пушек советских танков.
Я попал в какую-то заварушку, но своего батальона так и не нашел. Что делать? Я решил идти в Гумбинен.
На площади в центре города у скульптуры оленя из бронзы и камня я увидел командира 2-й дивизии «Герман Геринг» с начальником оперативного отдела и нескольких мотоциклистов. Я им не завидовал. Мне было непонятно, как они снова захватят бразды правления в свои руки. Я предпочел не попадаться командиру на глаза. На дороге в Инстербург было оживленное движение. Мне было непонятно, что я должен предпринять в этой обстановке. Было не ясно: то ли мы должны перехватить южнее Гумбинена прорвавшиеся советские войска, то ли мы окажемся здесь в окружении. Короче, я не знал, где здесь фронт, а где — тыл.
Из Гумбинена в направлении Инстербурга с заметной поспешностью выезжали колонны грузовиков. Это было похоже на бегство. Я прыгнул в один из последних грузовиков. Водитель рассказал, что русские стоят на окраине Гумбинена, а вчера перешли Роминте у Гросвальтерсдорфа (Вальтеркемена).
— Мой командир взвода считает, — продолжал водитель свою оценку обстановки, — что «Иван» уже, наверное, вышел к Ангерапу!
Если это так, то все это может быть мощным прорывом. Но свои мысли я придержал при себе.
Перед нами показался дорожный указатель: Краузенбрюк! Колонна остановилась. Я спрыгнул, чтобы узнать обстановку. Никто ничего не знал.
Я посмотрел за движением и установил, что теперь колонны снова пошли в направлении Гумбинена. Так как они без приказа на восток ехать не могут, то положение не так плохо, как кажется.
С первым же грузовиком я отправился обратно в Гумбинен. То и дело мы попадали под обстрел советской артиллерии. В воздухе висел запах гари.
В нескольких километрах южнее Гумбинена я услышал стрельбу немецких зениток.
Через двадцать минут мы были в Зодайкене, на западной окраине Гумбинена. Я сошел с машины и, к своему удивлению, увидел старшего лейтенанта Планерта, учившегося со мной на курсах и тоже получившего распределение в 16-й парашютно-десантный полк. Мы решили вместе найти сначала штаб 16-го полка.
Мы пошли в Гумбинен. На мосту через Роминте нам навстречу попался капитан из нашей дивизии. Я попробовал у него узнать что-нибудь о нашем полке. Но он сказал только, что полк воюет «где-то южнее Гумбинена». О том, как проходит линия фронта, капитан точно не знал. Он ответил, как в анекдоте: «Фронт там, где гремит!»
Значит, придется искать «где-то южнее». Уже наступил вечер. Смеркалось. Я предложил Планерту продолжить поиски утром. Было не исключено, что в темноте в неясной обстановке мы можем попасть в руки к русским. Решили переночевать здесь же поблизости. В сумерках мы свернули на второстепенную дорогу, которая вела на юг. Совсем стемнело, шум боя стал стихать. Юго-восточнее мы видели всполохи — стреляла артиллерия. Снаряды падали в нескольких сотнях метров южнее нас. Мы были одни. Вокруг не было видно ни одного немецкого солдата. Где проходит главная линия обороны, мы не знали. А может, ее вообще не было.
Я предложил Планерту остановиться прямо здесь. В отдельно стоящем доме на дороге Гумбинен — Аннахоф мы попробовали переночевать. Часов десять, как я ничего не ел.
Я удобно устроился в кресле. Взгляд мой устремился в пустую дверную раму. Саму дверь вышибло внутрь взрывом, и она лежала на полу. Окна остались висеть на шарнирах, стекла в них были выбиты. Через помещение тянул легкий сквозняк.
Была почти полночь. Из полусна меня вырвали шаги по дороге перед нашим домом. Я выхватил пистолет и прислушался. Вопрос был один: немец или русский? Я заметил, что и Планерт прислушивается к ночному шороху. Он спросил шепотом:
