— Сколько он просит? — осведомился Пушкин по-английски.
— Два миллиона, — ответил капитан и подмигнул. — Как спалось?
— Два миллиона? — Пушкин попытался в уме сделать пересчет по курсу. — Что-то много за корзинку фруктов.
Тут на палубу поднялась Марина — уже с деньгами. Эта женщина везде успевала.
— Милый мой, — включилась она в переговоры. — Это по курсу не больше пятнадцати долларов. По туристическим расценкам — сущие гроши… Эй, амиго, тебя «зелёные» устроят? — спросила она уже на испанском.
Капитан передал деньги старику, тот быстро завел мотор своей лодки и, надымив бензиновой гарью, помчался к берегу.
— Итак, утро красит нежным цветом… — Пушкин, наблюдая за капитаном (тот начал разбирать корзину), приобнял Марину и привлёк к себе. — Девушка, вы задолжали мне поцелуй…
Вслед за ананасами, солнечно-рыжими апельсинами, волосатым кокосом и чем-то еще тропически-непонятным капитан извлек со дна корзины какой-то продолговатый предмет и озадаченно на него уставился. Что-то знакомое, очень знакомое было сейчас в руках капитана — что-то, не оставившее ни одной секунды на раздумья.
Взрывом яхту разломило почти надвое. Следом ахнул бак с горючим. Но Пушкин этого не слышал. Его выбросило в воду; оглушённый, накрытый обломками «Казановы», он падал на дно, а в мозгу проносились необычайно яркие картинки — последние всполохи угасающего сознания.
«Не нам, не нам, но имени Твоему» — кто-то над самой головой произнес эти слова. Три пальца на правой руке соединились, ему так хотелось осенить себя крестным знамением…
МОСКВА, СЕНТЯБРЬ 1998 ГОДА
Люди сбивались с ног и скупали всё, что не успело подорожать. Магазины вели себя по-разному: кто-то поспевал за стремительно взлетающим долларом, кто-то бесшабашно оставил те цены, какие были. Благородно и умно. С прилавков сметали все. А завтра — в новую жизнь с новым товаром. Финансовые конторы лопались одна за другой. Политики в телевизоре нудно изрекали всякую ерунду, пряча глаза.
Пушкин рассматривал эту человеческую комедию с позиций стороннего ироничного наблюдателя — пожалуй, единственно верный ракурс. Когда-то, будучи чистым романтичным подростком, Петр Пушкин, конечно, рассчитывал рано или поздно повстречаться с девушкой своей мечты. Но не здесь же — и не в эти дни.
Девушка его мечты стояла у прилавка магазина, явно соизмеряя содержимое своего кошелька с ценниками на витрине. Именно такой он ее и запомнил: юная богиня, пряча подбородок в широкий ворот свитера, подслеповато щурится на ряды бутылок.
— Скупить весь магазин все равно не сможете, — неожиданно для самого себя выпалил он. — А человека спасти сможете.
Богиня вздрогнула и боязливо на него покосилась. А Пушкин почувствовал себя умудренным эстетом, который на дворовом вернисаже случайно нарвался на шедевр. У шедевра было чистое, немного усталое лицо с четкими античными чертами, волосы со светло-каштановым отливом, тигровые янтарные глаза и слегка вздрагивающие губы, как будто она все еще производила беззвучные подсчеты. В аккуратные мочки ушей были заправлены жемчужины-гвоздики. Эти серёжки почему-то вызвали у Пушкина особый приступ нежности, и он напрямую попросил:
— Одолжите денег.
Она с несколько большим интересом осмотрела его. В принципе, брючки и курточка производили неплохое впечатление. Да и рубашка, как всегда, хрустела чистотой. Небесполезная деталь для того, кто решил побираться по винным магазинам. Очень располагает.
— Уже? — спросила девушка. Мягкий нездешний голос — бархат и бриллианты. У такой девушки определенно должны водиться деньги.
— Что — «уже»?
— Уже закончились?
Он пожал плечами и на всякий случай невинно улыбнулся.
— Деньги, — напомнила девушка. — Уже закончились?
— Да, знаете, Париж, Ницца, казино Монте-Карло. Проигрался вдрызг. А папенька, как назло, одни долги завешал. — Для убедительности он вывернул карманы брюк.
— А на родину как добрались?
— Попутным товарняком. Голодал, на всём экономил — так на родину тянуло. Правда — одолжите денег. Мы с друзьями отмечаем день рождения в соседнем доме, но у нас закончилось шампанское. На нашу пирушку я пришёл последним и был послан высоким обществом пополнить наш праздничный стол. Хотите верьте, хотите нет, но только в магазине я заметил, что забыл прихватить с собой деньги. Взываю к вашему благородству, молю о снисхождении. Не отвергайте просьбу ближнего. Я верну.
— Зачем же? Я с вас натурой возьму, не отходя от кассы.
— Тогда я займу побольше, чтобы потом отдавать, отдавать, отдавать… — немедленно откликнулся он.
— Ну уж нет. — Она отвергла его готовность без всяких сантиментов. — Будете моим телохранителем и проводником до дому? Здесь недалеко, дворами минут двадцать. А вы, мужчина, какие напитки больше обожаете? Пиво, вино, водку?
— Я коньяк люблю с горьким шоколадом, — скромно признался Пётр. — А если шоколада нет, можно бананами закусить. Гулять — не устать, а дней у Бога впереди много.
— А вы, оказывается, философ, — улыбнулась она и добавила: — А если коньяка нет?
«Я не философ, а Алеша Карамазов, старца Зосиму своего ищу», — хотелось ему сказать, но он передумал, почему-то рука сама потянулась к кубинской сигаре в боковом кармане.
Богиня ему попалась с характером — как и положено небожителям. Потом, несколько часов спустя, уже у нее дома, он боялся ослепнуть от ее тела и оглохнуть от шепота, сбивчивого, пугливого, жаркого, так не похожего на ее дневные отстраненные шуточки и колкости. Все сложилось неожиданно и просто. Она попросила его остаться, как Мюллер Штирлица. «Не гоните коней, им же больно», — начал было он, выдерживая шутливый тон раздолбая-морализатора. Но осекся: здесь было нечто другое. «Ты уверена?» — спросил он. «Нет, — сказала она, — но всё равно, я тебя очень прошу, останься». Немея от предвкушения, он взял под козырек.
В магазине Марина приобрела ему «Хеннесси» и «Гжелку», а свою сумку набила всякими колониальными деликатесами, красным и белым «Арбатским».
— Вы по утрам ванну из «Арбатского» принимаете? — не сдержался Пушкин. Сумка и в самом деле оказалась неподъёмной. Он даже напрягся от неожиданности, когда взялся за ручки.
— Это мальчикам. У них тоже деньги кончились, — серьезно ответила Марина.
— Плебейские вкусы у ваших мальчиков.
«Мальчиками» оказалась компания бородатых мужиков. Они заседали в странной квартире Марины — студии с высокими потолками, белыми стенами, оранжевым полом и черной мебелью. Ванную отделяла перегородка матового стекла. Пушкин сразу представил себе эффект, если бы кто-то из присутствующих вдруг рискнул принять душ. Один из «мальчиков» жарил картошку, трое спорили о судьбе России: предельное количество. Если в России спорят больше трёх, то возникают баррикады. Приход Пушкина и Марины заметили не сразу.
