It's one for money…[1]
Я вошел в здание почты и сказал:
— Добрый день, дамы и господа. Я не отниму у вас много времени. Это вооруженное ограбление, так что ложитесь на пол и считайте пылинки перед собственным носом.
Людей в крошечном помещении местного почтового отделения было немного. Только чета пенсионеров и пухлая немолодая уроженка Мартиники по эту сторону перегородки с окошечками да двое служащих — по другую. Оттенок их лиц настолько совпадал с тоном стен, что наводил на мысль о цветном ксерокопировании.
— Все — на пол! — рявкнул я, чтобы до них наконец дошло. — Эй вы, — обратился я к операционистам, — шевельнете хоть пальцем, завалю всех, кто находится рядом со мной.
Обладатели пенсионных книжек принялись стонать. Я заставил их шевелиться быстрее, размахивая «береттой» и выкрикивая много разных слов, после чего с максимальной поспешностью опустил засов на совершенно сгнившей входной двери. Столь древнее почтовое отделение — настоящая находка. До закрытия оставалось пять минут. Сегодня у служащих «PTT»[2]этот момент наступил немного раньше, только и всего.
Я хорошо знал расположение всех комнат, и речь шла не только о местонахождении «тревожной кнопки» или замаскированной камеры наблюдения в углу. Я хорошенько ударил по двери, которая торчала позади прилавка — замок буквально взорвался, — и без лишних условностей скомандовал:
— Все — туда, живо!
Выражение лиц всех присутствующих словно свидетельствовало о том, что перед ними внезапно возник инопланетянин. В их вытаращенных глазах открывались бездонные пропасти чистейшего ужаса, и я вынужден был признать, что это вполне логично. Я размахивал массивным черным пистолетом «Беретта М92» — весьма грозным орудием убийства, а мои глаза налились кровью: ведь меня уже несколько дней мучила бессонница из-за «спида»,[3]этого чертового «мета»,[4]привезенного мной из Амстердама.
Чета пенсионеров и грузная негритянка встали, часто дыша и подвывая, а я проревел нечто неразборчивое, чтобы заставить их пошевеливаться. Я еще раз врезал ногой по двери. Раздался адский грохот, но все-таки не такой громкий, как при выстреле. Этого оказалось достаточно, чтобы добавить им расторопности и сообразительности.
После этого я занялся сотрудниками почты.
Это были парень и девка, одного возраста. Хотя о возрасте, если честно, тут говорить не приходилось: последняя стадия молодости, едва ли больше тридцати. Я видел, что парень не слишком-то горит желанием умереть и досрочно покинуть занимаемую должность. Поэтому он стоял не шевелясь и не пытался совершить какую-нибудь глупость. Телка, держа руки за головой, торчала возле этажерки с картотеками и, судя по всему, отчаянно трусила.
— Мне известно, где лежит наличка, — сказал я, обращаясь к служащему, — в задней комнате, в мешках, за которыми через пару часов должны приехать ваши парни… Если не станешь мне перечить, то сможешь расписываться в ведомости на протяжении еще добрых тридцати лет, понятно?
Дуло «беретты», казалось, хотело пусть корни у него во лбу.
— Понятно, — ответил парень без особого смущения.
— Отлично. Все — в заднюю комнату, живо! — рявкнул я, указывая направление кончиком ствола.
Я запер всех, кроме парня, в комнате, похожей на пыльное архивохранилище без окон.
Деньги лежали в старом сейфе, намертво вмонтированном в стену, в углу другой комнаты, расположенной за кассовым залом. Я объяснил парню, что ему лучше напрячь память и сообщить мне секретный код. Отпираться было бесполезно, ведь именно он спустя полтора часа должен открыть бронированный ящик инкассаторам. Служащий не стал возражать. Он отпер сейф и вытащил два массивных холщовых мешка. Я тут же запихнул их в черные полиэтиленовые пакеты для мусора, которые лежали наготове у меня в кармане. Около тридцати тысяч евро в каждом — двести тысяч франков, как сказали бы раньше. Сбережения скромных стариков, проживавших в этом квартале, арабов, державших лавки, и нескольких пройдох, которые пользовались тем, что в древних желто-голубых почтовых отделениях клиенты сохраняли инкогнито. Кое-какие знатоки вообще полагали, что наличные деньги вскоре полностью исчезнут и превратятся в нечто незаконное.
Я продолжил действовать в соответствии с намеченным планом.
Велел парню взять мешки и идти за мной. Покидая помещение, я мимоходом оборвал провода телефонных аппаратов.
Отделение «PTT» на улице Анатоля Франса было пережитком минувшей эпохи. Без сомнения, это было одним из последних учреждений, напоминавших французскую почту XX столетия. Теперь, после того как человечество только что разменяло новое тысячелетие, оно походило скорее на заведение, которое в ближайшем будущем займет место в музеях.
Мы вышли. Парень с мешками в руках шел первым. Я по-прежнему не снимал шерстяную шапку-шлем. Учитывая, что на улице была зима, это вполне могло сойти мне с рук. В любом случае, в крошечном переулке, куда мы немедленно свернули, взяв влево, не оказалось ни души. Проулок под прямым углом примыкал к улице Анатоля Франса. Перед тем как мы покинули почтовое отделение, я четко и без обиняков объяснил парню схему дальнейших действий: иди прямо и поворачивай, когда я скажу, не думай ни о чем — и все будет хорошо. Молодой человек в форме почтового служащего реагировал на мои слова спокойно, хладнокровно. Все складывалось отлично, дельце проворачивалось легко, как по маслу.
Мы дошагали до площади Пьера Броссолета и оказались в старом жилом квартале, граничившем с железнодорожной линией «RER C»: массивные приземистые халупы, дремлющие под деревьями, которые зима раздела догола (типичная жестокость природы), переплетение невзрачных улочек, озаренных серым дневным светом. Напротив был тупик, где в тачке меня ждала Карен.
Мы подошли к «бумеру»[5]— массивному автомобилю пятого поколения, оформленному в полном соответствии со всеми правилами, если не считать того, что он записан на двух несуществующих бельгийских граждан. Я сразу же открыл багажник, чтобы парень не успел разглядеть фигуру Карен, сгорбившуюся на водительском сиденье.
