– Жалко подавлять сильную личность, – почти прошептал кардинал, прикрывая глаза.
– Но, Ваше Преосвященство…
– Не обращайте внимания, дорогой Войцек. Это я так. А люди в группе, что они?
– Если найдется что-то подходящее, это будет использовано. Но в любом случае, – Стаховский приподнял ладонь и снова опустил ее на подлокотник, как бы прихлопывая муху.
– Да, именно тот случай, когда цель оправдывает средства. Прости их, господи, – снова склонив голову, сказал Его Преосвященство, – ибо не ведают, что творят. Миссионерство, дорогой Стаховский, вступает в новую фазу, вернее, возвращается к радикальным мерам. То, чего никогда не добьется Папа с его вояжами по миру, с его проповедями и благословениями, сделаем мы. А люди, добровольно отдавшиеся во власть сатане, богопротивны что с точки зрения православия, что с нашей. Не жалость испытывать к ним следует, а омерзение. Но! Ищи друзей своих среди врагов своих, не так ли? – голос кардинала стал бархатным.
– Конечно, конечно, – поспешил согласиться Стаховский. Он помялся, подбирая слова, и осторожно спросил: – Его Святейшество в курсе, я полагаю?
– Что вы, что вы, Войцек. Не нужно волновать старика. Он и так сильно ослабел в последнее время. Эти обязательные церемонии на страстной неделе так обременительны, – как бы сожалея о преклонных годах Папы, кардинал скорбно покачал головой. – К тому же возраст, дорогой Стаховский, возраст. Время не щадит никого, даже раба рабов божьих, наместника Иисуса Христа нашего.
– Я думал, все делается с его ведома…
– Мы преподнесем ему эту победу, как сюрприз, – кардинал прищелкнул пальцами. – Кроме того, он вряд ли бы согласился на такое э-э… мероприятие. К сожалению, ему присуща некоторая щепетильность в вопросах веры. Излишняя, я бы сказал, щепетильность. Но вы не беспокойтесь, в накладе не останетесь. Вы ведь претендуете на одно из польских епископств, не так ли? Так что поддержка Ватикана вам не помешает. Или я ошибаюсь? – голос кардинала снова стал вкрадчивым.
– Она была бы очень кстати, – поспешил сказать Стаховский, – но если делом займется «Сакра Руота Романа» Высший суд католической церкви…. – он замолчал, поджимая губы.
– Вы так боитесь Ватиканского трибунала? – кардинал удивленно приподнял брови, – бросьте, Стаховский, времена не те, к тому же я сам член Высшего Церковного Суда. Так что с этой стороны все в порядке. Если вы удовлетворены, то вернемся к делу. Когда произойдет проникновение?
Стаховский взглянул на часы.
– Полагаю, в ближайшее время, возможно, даже в эти минуты.
– …Спустись и покажись в стекле!
Открой врата, приди и зачни повелителя,
Что поведет нас по новому пути!
Жрица бросила диаграмму в центр треугольника и, сжав кулаки, запрокинула лицо. Даже под балахоном было видно, как по ее телу пробегает крупная дрожь.
Хранители, стоявшие позади нее широким полукругом, замерли, склонив головы в капюшонах и скрестив на груди руки. В наступившей тишине было слышно, как Рец шепчет латинские слова второго обряда. Несколько минут прошло в молчании. Чадили факелы, белые восковые свечи оплывали прозрачными слезами. Наконец затянувшееся ожидание наскучило. Один из хранителей откинул капюшон и насмешливо хмыкнул.
– Ну что, все как всегда? Тишина и спокойствие, – он взъерошил короткие рыжие волосы, – лично мне надоело. Детский сад какой-то.
Пламя свечей, стоящих по углам треугольника, чуть заметно дрогнуло.
– Вика, – позвал рыжий жрицу, – давай завязывать. Поехали лучше в какой-нибудь кабак.
Жрица резко выдохнула долго задерживаемый воздух, плечи ее опустились, пальцы разжались. Возбуждение оставляло ее.
Пламя свечей снова затрепетало, хотя застоявшийся воздух подземелья был по-прежнему неподвижен. Вика заметила это и протянула назад руку с раскрытой ладонью, призывая к вниманию.
Рец возвысил голос. Отразившись от каменных стен, эхо его последних слов заметалось по подземелью.
– … intelligibili, et sine omni ambiguitate.
– Рец, – не унимался рыжий, – кончай свою латинскую галиматью. Ничего не будет.
Внезапно Рец отшатнулся, будто от опалившего его пламени. Капюшон упал с его головы, лицо стало бледным, как у пролежавшего неделю в воде утопленника. Дико озираясь, он выставил вперед руки с рукописью, схватив ее за верхний и нижний края, и заметался в каменном круге, словно пытаясь оттолкнуть что-то страшное, пытавшееся проникнуть в круг.
Хранители замерли.
– Наширялся, что ли, – неуверенно предположил парень с хвостом на голове.
– Театр одного актера.
– Рец, что с тобой, – спросила одна из хранительниц.
– Подожди, – крикнула Вероника, – он кого-то видит.
Рец метался по кругу, обороняясь свитком от невидимых противников. Трясущиеся губы на белом бормотали слова обряда.
– …ecce personam exorcisatorus, in medio exorrcismi…
Рвущийся голос то понижался до шепота, то срывался на фальцет.
– …qui vocatur Octinomos, – прохрипев последние слова, он остановился в центре круга, набрал полную грудь воздуха и дунул на восток. Повернулся, дунул на север, потом на запад и юг. Замерев на месте с нелепо поднятым свитком, он уставился на что-то, видимое только ему. Белое лицо, обрамленное бородкой, подергивалось, глаза раскрывались все шире, вылезая из орбит.
– Бегите, – прохрипел он, – бегите отсюда. Меня обманули! Бегите все!
Факелы на стенах внезапно затрещали и зачадили. Красноватое пламя, приобретая яркость и мощь фотовспышки, стремительно заполняло подвал режущим, почти осязаемым светом.
– Бегите, – ревел Рец.
Вика замерла возле алтаря каменным изваянием. Люди крича и толкаясь бросились к двери. У них на глазах возникшая из воздуха кладка белых кирпичей замуровала выход. Дикий крик жрицы покрыл тяжелое дыхание людей. Вытянув руку, она кричала, как роженица.
Словно на негативе фотопленки, свет стал тьмой, а тьма светом. Лица и руки людей сделались черными, черные балахоны ослепительно белыми. Белые тени от черного пламени факелов прыгали по черным стенам. Черные искры, рассыпаясь бенгальскими огнями, гасли на земляном полу.
Материализуясь из пустоты, нелепые гротескные существа с изломанными сочащимися слизью телами заполняли подземелье. Серые, окутанные смрадным туманом фигуры, кривляясь перекошенными оскалами чудовищных лиц, обступали людей. Капавшая с кривых клыков слюна шипела на полу, оставляя глубокие впадины.
В подвале стало тесно, как в общей могиле. На каждого человека приходилось по два чудовища. Они быстро отделили людей друг от друга. Крики прекратились, будто у всех разом отказали голосовые связки. Слышалось только тяжелое дыхание и шарканье ног по земляному полу. Рыжий парень провернулся на стопе, нанеся безупречный «ура-маваши» в голову подступавшего к нему чудовища. Нога вошла в осклизлую морду и завязла в ней, как в замазке. Два чудовищных существа, один со спины рыжего, другой спереди, стали смыкаться, сдавливая его тело, как подтаявшее масло в сэндвиче. Хрустнули связки в тазо-бедренном суставе, когда нога, все еще завязшая в морде чудовища, прижалась к голове парня. Существа, продолжая смыкаться, все сильнее сжимали его тело. Захрустели, как сухие ветки, сломанные ребра. Резко запахло выдавленными из тела фекалиями. Порванный в немом крике рот наполнился кровью. Стремясь соединиться, головы чудищ зажали голову несчастного, как в тиски. Громко захрустел раздавливаемый череп. Чудовища слились друг с другом. Было видно, как останки человека бьются в агонии внутри соединившихся тел, словно олень в проглотившей его анаконде.
