— Обязательно. Обещаю.
Дэнни стоял у входа с чемоданами и все с той же улыбкой. Он ждал меня — ждал Клон.
Стол был накрыт. Я подала единственное основательное блюдо, которое умела нормально готовить, — лазанью со шпинатом. Но по пути к столу меня вдруг осенило; имей я еще одну руку — хлопнула бы себя по лбу:
— Вот черт!
Дэнни оторвался от стакана с пивом, которое оставило у него под носом белые пенистые усы:
— В чем дело? Забыла что-нибудь?
— Дэнни, я же лазанью приготовила! У меня совершенно вылетело из головы, что едят в Италии. Вас там этим, наверное, по три раза на дню кормили!
Он мотнул головой и хлопнул ладонью по столу: ставь, мол. Затем склонился над лазаньей, словно журавль, и стал внимательно изучать.
— Каллен, она же… зеленая, — блаженно улыбнулся он.
— Конечно! Это лазанья со шпинатом.
— Со шпинатом?! Ну и ну!
— Да, со шпинатом. Я вегетарианка. Но она все равно вкусная.
— Э… ну да. — Он хотел снова приложиться к стакану, но отставил пиво на стол, очень осторожно.
— А что? Первый раз со мной такое, целый день сегодня глаза на мокром месте.
— Вот этого, пожалуйста, не надо. Просто с вегетарианцами мне всегда немного не по себе.
— Не по себе? Дэнни Джеймс, ты и на войне был бы спокоен как удав. Тебе что, нравится есть мертвую плоть?
— Э… ну да. — Он взял вилку и осторожно потыкал мой шедевр, словно минное поле изучал. — Это действительно вкусно?
От моего прищура можно было спички зажигать; кусок, который я плюхнула ему на тарелку, был величиной с крышку канализационного люка.
— А ну пробуй!
— А если оно еще горячее? Овощи-то медленней остывают.
— Ешь!!!
Улыбка померкла, однако Дэнни приступил к еде и после третьей добавки темпа не сбавлял. Он не сказал больше ни слова, но явно расслабился и наворачивал так, что за ушами трещало. Я-то знаю, я глаз с него не сводила.
— Ну так как, Попай?
— Виноват, исправлюсь, — похлопал он себя по животу. — Лазанья со шпинатом победила. А что на десерт, пирог с морской капустой??[11]
— Вообще-то я и обидеться могу; но так здорово, что ты приехал… Дэнни, ты настоящий друг.
Он картинно склонил голову и передвинул ложку чуть правее.
— Кал лен… ты как?
— Гораздо лучше. Стоило только получить телеграмму, что ты приезжаешь. В целом? Теперь куда как лучше. Иногда я думаю о ребенке, но это совершенно естественно.
Положив ладони на колени, он нагнулся над столом, будто собирался шепнуть мне на ушко кое-что по секрету:
— Мне, конечно, легко говорить, но постарайся, если можешь, думать об этом поменьше. У тебя не было другого выхода. Я так понимаю, ты же его не любила, фотографа этого. Какие еще тебе нужны причины?
— Да, Дэнни, да. И я себе то же самое говорила, только… там же все-таки человек был. И я ничего не могу с собой поделать.
На глаза у меня навернулись слезы. Оказывается, ничего еще не прошло.
Дэнни мотнул головой и очень строго поглядел на меня. Затем положил на стол между нами стиснутый кулак:
— Каллен, ты не права. Семя — это еще не цветок. Нет-нет, я не утрирую. Сама подумай, что это была бы за жизнь? Даже если бы ты хотела ребенка, все равно потом тиранила бы его что ни день и сама казнилась, что его оставила. Вспомни свое детство, сколько раз родителям хотелось нас пришибить. Всю жизнь я слышу эти разговоры, как, мол, трудно родителям любить своего ребенка всю дорогу, что бы ни случилось. Ты, конечно, замечательная, но даже твое воспитание не прошло бы для ребенка даром. Может, нехорошо так говорить, но, по-моему, на этой земле и без того полным-полно ущербных.
_ Дэнни, ты, конечно, прав, но пойми, в жизни все гораздо сложней. Будь все настолько легко… будь все просто и логично, я бы так не казнилась до сих пор. Я тебя очень хорошо понимаю, и по-своему ты прав. Но разум и логика выручают только до какого-то предела. Знаешь, что потом? Потом свои пять центов вносит сердце, и прости-прощай логика.
Я достала сигарету и закурила. Мы молчали, но не испытывали от молчания ни малейшего неудобства. Даже со всеми этими разговорами о ребенке мне было легко, как никогда.
Дэнни вздохнул и нахмурил лоб:
— Ты права, Каллен. Права на все сто. Помнишь, что было со мной после смерти Эвелин? Стоило мне попытаться сказать себе: мол, успокойся, жизнь еще впереди — как эмоции тут же начинали возмущаться: хрена лысого, приятель, нам больно!
Ничего смешного, но сказано было так, что я не смогла сдержать улыбку. Дэнни улыбнулся в ответ, и я накрыла ладонями его стиснутый на столе кулак.
— Забавно, Калли, а ты в курсе, что почти всегда выдуваешь дым из уголка рта? Я это давно помню. А ты сама это замечала?
— Чего?
— Ты всегда выдуваешь дым сбоку; словно что-то говоришь в сторону.
— Ну вот, совсем засмущал.
— Каллен, я в жизни не встречал женщины красивее тебя. Так что смущайся на здоровье.
Он произнес это, ни секунды не колеблясь, но встретиться со мной взглядом не посмел. Сколько в мире хороших мужчин, одновременно застенчивых и способных на комплименты? Все мои недавние знакомцы сыпали комплиментами как из рога изобилия и неотрывно смотрели в глаза, но у меня часто возникало ощущение, что и то и другое гроша ломаного не стоит.
Дэнни извлек из кармана монету и показал незамысловатый, но изящный фокус — раз, два и нет! — специально для меня.
— Здорово, Дэн. А еще раз?
— Ни за что. Фокуснику ни в коем случае нельзя повторяться. Иначе все догадаются, в чем секрет, и все волшебство тут же пропадет.
Я отправилась на кухню за десертом — огромным, ужасно липким и сладким шоколадным тортом, который смотрелся просто сногсшибательно — этакая бомба для желудка.
Увидев торт, Дэнни буквально просветлел. С того вечера началось наше многолетнее состязание, кто больший сладкоежка.
Когда я поставила торт на стол, Дэнни сграбастал блюдо и придвинул к себе:
