Он повернул голову и увидел ее глаза. Трудно поверить в то, что эти слова произносит четырнадцатилетняя девочка-подросток. Пусть она созрела для любовных утех и ее тело обрело формы женщины, но мысли казались чужими. И вновь ему показалось, будто в ней сидит дьявол. В какие-то мгновения личико ангела искажалось, и она превращалась в хищника, терзающего свою добычу.
Во всем виноват этот дурацкий свет и похмельная дымка в глазах. Похоже, сон все еще мучает его, и пора бы проснуться и сбросить с себя весь кошмар наваждений. Слишком страшно для реальности. Он чувствовал, как острые коготки впиваются в его ключицы, и сознавал, что это не сон, а явь. Охваченный паникой, он боялся шелохнуться, будто мог спугнуть дикую птицу со своего плеча. Как и когда она успела так повзрослеть? Глядя в дверную щель на ночные безумства собственной матери? Читая бульварные романы или сидя у видика с подружками и разглядывая порнуху, которой завалены прилавки лотков? Он не знал ответа, но уже не мог говорить с ней как с ребенком или затыкать ей рот леденцом. Ситуация складывалась так, что парадом командовать станет она.
— И что мы будем делать? — послушно спросил он, беря ее изящные пальчики в свои большие ладони.
Она еще сильнее прижалась к его спине, и длинная прядь русых волос коснулась колючей щеки. Ее острые соски впились ему в лопатки, а теплое дыхание согрело шею. По коже пробежал озноб. Он очень боялся сделать первый шаг.
— Для начала будем пользоваться тем, что мать приедет только завтра. Не забегай вперед. Сейчас еще ночь. Я здесь, и ты не за дверью, а рядом. И не думай, что у тебя связаны руки. Я доверяю им. Они сильные и добрые. Я не ошибаюсь?
Он молчал. Он думал о том, что надо найти в ее комнате те самые дешевые слюнявые романы, цитатами из которых она швыряется. Какое бы раннее развитие ни разбудило в ней женщину, но мыслить она может только по-детски, а не объясняться языком коварной самки с определенным опытом за спиной. Сколько раз она репетировала эту сцену перед зеркалом? А может, он и впрямь безнадежно устарел и ничего не смыслит в новом поколении девочек-женщин, сладкоголосых мутантов с кровососущими щупальцами.
Он в который раз повернулся к ней лицом и обнял ее. Она обвила его шею гибкими руками и прильнула горячими губами к пересохшему жесткому рту.
Он сломался. Не имело смысла сопротивляться, что-то говорить, бессмысленно сотрясать воздух и казаться глупцом и ханжой. Его понесло по течению, и он старался ухватить как можно больше из того, что плыло ему в руки.
3
Он перепрыгнул через парапет вниз на платформу и побежал в сторону ярких вокзальных огней. Таких оборванных детишек по восемь — десять лет уже не замечали. Времена меняются, люди становятся черствее. Каждый думает о себе, и бездомные дети уже никого не интересуют. Мальчишка пронырнул за решетку в подземном переходе и сбежал по темной лестнице вниз. Здесь проходили горячие трубы коммуникаций и стояла нестерпимая жара. Когда наступит зима, они перекочуют в подвал, но не теперь. Лето только еще набирало силу.
В полутемной каморке под одинокой, засиженной мухами лампочкой сидели четверо мужчин и играли в карты. Трое из них имели жетоны на груди с надписью «носильщик» и четырехзначным номером. Четвертый выглядел самым молодым и носил длинные, до плеч, волосы. Мальчишка подбежал к патлатому и что-то шепнул на ухо. Парень вскочил с места и уронил стул, на котором сидел. Партнеры с удивлением взглянули на патлатика. Один из них спросил:
— Что случилось?
— Ничего. Мне нужно уйти.
— Но мы хотим отыграться? — сказал второй.
— Я вернусь. К утру. Пусть мой выигрыш остается на столе.
Предложение устроило всех присутствующих.
Малыш едва успевал за ним. Они спрыгнули с платформы на пути и побежали вперед, будто опаздывали на поезд, который пытались догнать. Они бежали и бежали. Огни вокзала остались далеко позади, когда их путь оборвался.
Маленькие, но очень взрослые, как у лилипутов, детские лица, но строгие и тяжелые взгляды людей, которые очень много знают. Четверо стояли, пятый лежал на рельсах. Долговязый патлатик присел на корточки и приподнял голову малыша. Его глаза застыли и уже ничего не видели.
— Умер, — сказал курчавый мальчишка, похожий на цыганенка.
— Сам по себе не умрет, — строго заявил паренек с соломенными волосами.
— Поезд сбил, — заключил лопоухий мальчуган с веснушками на вздернутом носу.
— Зовите обходчика, — строго сказал старший.
Он поднял мертвого ребенка на руки и отнес к откосу, где кончались рельсы. Здесь проходило более двенадцати путей и развязок, прожектора простреливали «железку» вплоть до вокзальной развилки. Стальные полированные нити рельс как зеркало отражали яркие лучи мощных прожекторов.
Не прошло и десяти минут, как один из мальчишек привел с собой старика, сутулого, худого, морщинистого, в изношенной железнодорожной форме, которая помнила расцвет и падение социализма. Обходчик едва перевел дух и склонился над мертвецом. В первую очередь он ощупал тело ребенка, а потом сказал:
— На поезд не похоже. Все кости целы.
Патлатый паренек, которому на вид было чуть больше двадцати, вел себя как заправский следователь, собранный, сосредоточенный и внимательный. Только постоянное покусывание нижней губы выдавало его нервозность и беспокойство.
Он взял старика за руку и отвел его на тот путь, где обнаружили мертвого.
— Вот здесь. Тело сохранило нормальную температуру. Он умер час назад, самое большее.
Обходчик осмотрелся по сторонам.
— Который теперь час?
— Четверть первого.
— Тогда это точно не поезд. Это товарная ветка. До четырех утра по ней эшелоны ходить не будут. В девять тридцать прошел последний.
Старику верили все. Он так давно здесь жил и работал, что сам точно не помнил, когда появился в этих местах.
— Значит, его убили! — воскликнул мальчуган с соломенными волосами.
— Сунул нос куда не надо, вот и прищемили, — с грустью сказал курчавый. — Я ему говорил, чтобы он не лазил по вагонам.
— То, что его не поезд сбил, я сразу понял, — задумчиво произнес юноша с длинными волосами. — У него опухоль на темени. Не стал же он бодаться с паровозом. Его убили ударом по голове. Чем-то мягким. Мешком. Только не палкой и не молотком. Крови нет.
— Много ли такому цыпленку надо? — проворчал старик, вытирая слезы с лица. — Щелбана хватит. Шустрят, как мышата, в чем только душа держится.
— Ладно, дед. Тащи лопату. Похороним у больничного склона.
— А как же убийца? — возмутился паренек с веснушками.
— Мы его все равно вычислим, — строго сказал вожак. — Если он здесь ходит, значит, это кто-то из своих. Чужаков здесь не бывает.
