Дом гордился, что состоит в армии, как и его отец, как брат Карлос. В армии не теряешь мужества, не теряешь надежды. Стойкость, называл это свойство Карлос. Человек должен быть стойким и не ломаться при первой неудаче. Но после четырнадцати лет войны людей осталось всего несколько миллионов, и Дом был готов с радостью ухватиться за любой намек на окончание этого кошмара.
Нет, потом начнется другой кошмар. Придется почти с нуля возрождать цивилизацию. Но как надоело думать о том, что каждый твой день может оказаться последним!
Больше всего беспокоило Дома то, что с его смертью прекратятся поиски Марии.
— Я не отстану, — откликнулся он и быстро догнал Маркуса.
ОФИС РИЧАРДА ПРЕСКОТТА, ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА КОГ. ХАСИНТО
Полковник Виктор Хоффман пришел за пять минут до назначенной встречи и заскочил в туалетную комнату, чтобы привести себя в порядок.
Его одежда мало походила на военную форму, а это обветшавшее здание вряд ли годилось для Генерального штаба, но если перестать заботиться о мелочах — о любых мелочах, — немедленно начнется разложение. Так поддерживалась цивилизация. Так выживала культура. Да, музеи и галереи искусств обратились в руины, и численность населения на Сэре сильно сократилась. Но поведение каждого человека, ежедневное и ежесекундное соблюдение основных правил — вот что отделяло последних оставшихся в живых людей Сэры от первобытного хаоса. Порядок во всем должен поддерживаться при любых обстоятельствах.
Хоффман проверил, не сильно ли отросла щетина на подбородке и голове, расправил воротничок и попытался стереть с лица признаки бессонницы — в который раз он не нашел времени, чтобы выспаться за последние тридцать шесть часов.
"Что убьет меня раньше? Саранча или эта работа?" Дверь за его спиной приоткрылась, и через щель донесся приглушенный голос. Женский голос. Виктор на мгновение замер, а потом машинально проверил, застегнута ли на брюках молния.
— Председатель примет вас, как только вы будете готовы, сэр.
В современном мире нет возможности даже спокойно сходить в туалет. Хоффман, не оборачиваясь, водрузил на голову форменную фуражку:
— Благодарю вас. Дайте мне еще минуту.
Он медленно досчитал до шестидесяти, изучая в видавшем виды зеркале свое отражение, затем развернулся на месте и прошел по коридору несколько ярдов до кабинета Прескотта. Кабинет не знал ремонта со Дня Прорыва — это обстоятельство добавляло несколько очков занимавшему его политику. По крайней мере, он разделял трудности со всеми остальными людьми.
— Виктор, — приветствовал его Прескотт. Он стоял перед импровизированным планшетом со множеством прикрепленных листков. Изучив очередную сводку,
Прескотт оглянулся через плечо. — Присаживайся. Положение действительно настолько обнадеживающее, как мне показалось?
Хоффман положил фуражку на сгиб локтя и с трудом отвел взгляд от стоявшей на столе Прескотта чашки кофе. Он вытащил листки со свежими данными, которые неизменно готовили для него перед каждым из этих бессмысленных ежемесячных докладов, и начал перечислять цифры. Снабжение продовольствием — на десять процентов меньше нормы. Боеприпасы — на треть меньше заявки. Энергоснабжение от местных источников — двенадцать часов в сутки.
"Обычное дело…"
— Я бы хотел подчеркнуть лишь одно обстоятельство, Председатель. После применения светомассовой бомбы нам приходилось сталкиваться только с трутнями, да и то в меньших количествах, чем прежде. Обычно за неделю мы подвергались нашествию полного спектра Саранчи — бумеров, немацистов и риверов. А также огромного количества трутней.
Хоффман замолчал. Он сказал все, что должен был сказать. Прескотт продолжал смотреть на него, словно ожидая хороших новостей. В наступившей тишине тиканье старинных часов напоминало стук осыпавшихся с обрыва камешков.
Терпения Прескотта хватило на шесть долгих секунд.
— Ну, так что, она сработала? Бомба сработала?
Хоффман в эти дни предпочитал не доверять надеждам. Они имели обыкновение тотчас рассеиваться. Он старательно пытался удержаться в рамках определенности и точных подсчетов.
— Бомба разрушила цитадель Саранчи, — осторожно произнес он. На самом деле у него сложилось несколько другое впечатление, когда светомассовая бомба громила туннели врагов, но он не видел смысла докладывать об этом Прескотту. — На поверхности наблюдается гораздо меньше Саранчи, и бомба избавила нас от большей части криллов. Но ввиду невозможности обследования туннелей и точных подсчетов я не в состоянии оценить полный эффект этого оружия. Время покажет.
— Людям нужны хорошие вести, чтобы продолжать жить, Виктор.
— Сэр, как только они появятся, вы узнаете о них первым…
— Моральное состояние много значит.
— И для армии тоже. Проблемы с экипировкой давно уже достигли критической точки. — Этот разговор почти в точности повторялся между ними каждый месяц. — Мы вынуждены подумать о привлечении большего количества гражданских ресурсов для обслуживания нужд армии.
— И как я смогу это объяснить, если набеги Саранчи стали реже?
"Черт, я в любом случае ничего не сумею добиться. Или нет?"
— Не сочтите за дерзость, но перед кем вы должны оправдываться?
— Перед населением. Люди голодают уже долгое время.
— Но без эффективной армии они просто погибнут.
— Я больше не хочу подавлять восстания из-за скудных пайков и отключений энергии.
— Послушайте, Председатель, в настоящее время мои бойцы заняты меньше, чем обычно. Сейчас самое время перераспределить некоторые ресурсы и по возможности восстановить оборудование. Даже если Саранча уже побеждена, для реконструкции потребуется сильная армия. Пусть кое-кто думает, что напряжение спадает, у вас все равно остается целый ворох проблем.
Окажите нам поддержку сейчас, когда появилась возможность перевести дух.
Все это было верно, все согласно теории, но Хоффман понимал, как надо подталкивать политиков. Они предпочитали короткие дистанции, но стоило указать им новую угрозу — и они устремляли взгляды к новым горизонтам. У Хоффмана не было возможности заниматься иными вопросами, кроме тех, что тревожили его сейчас: как обеспечить своим солдатам продовольствие и боеприпасы еще на день, неделю или месяц. А если Прескотт отстанет от него и займется волнениями гражданских жителей и трудностями восстановления, у Хоффмана будет одной заботой меньше.
— Я все понимаю, — сказал Прескотт. — Я тоже носил мундир.
"Восемнадцать месяцев. Для видимости. Ты хоть раз был под огнем? Нет".
— Тогда вам известны наши проблемы, сэр. Солдаты платят своими жизнями, а гражданское население должно получать необходимый минимум, чтобы продолжать работу. Любой другой вариант был бы неприемлем. И привел бы к поражению.
