Не такой я дурак, чтобы поручить вас женщинам. Монахи монастыря Сен Поль де Мансоль скроют вас в потайных подземельях, ибо вы женщина. Среди них немало прекрасных экзорцистов[2], которые вами займутся. Не воображайте себе, что я собираюсь сделать из вас монахиню…
Боль снова начала сводить тело.
— А моя дочь?
— Займется, чем захочет. Доказательств ее вины нет.
— Да кто вы такой, чтобы выносить приговоры?
— Никто. Но я принадлежу к членам парламента Сен-Реми, и граф Танде, Клод Савойский, — мой друг. А он — правитель и сенешаль Прованса.
Тут Меркюрен немного смягчил голос:
— Ничего, мадам. Считайте, что я спас вам жизнь и к тому же немного облегчил ваши страдания. В Сен Поле обитают любезные и заботливые августинцы. Что до меня, то я буду часто вас навещать и лечить. И не исключено, что в один прекрасный день, если вы одумаетесь и исправитесь, вам вернут свободу.
Катерина чувствовала себя намного лучше. Зрение полностью вернулось, жгучая боль в спине утихла. Похоже, лихорадка тоже отступила, хотя волны озноба еще прокатывались по телу. Она вся сжалась под плащом.
— Не понимаю, зачем вы все это делаете и почему ко мне такой интерес, — пробормотала она.
— Я же уже сказал, что у меня на то свои причины, — загадочно ответил Меркюрен.
Чуть позже двуколка, проехав мимо высокого римского мавзолея, остановилась перед маленькой квадратной колокольней, прилепившейся к монастырской стене. Детали построек тонули в наступающей темноте. Меркюрен критически оглядел герцогиню.
— Вам нельзя выходить в таком виде, вы почти голая. Аббат Ришар вас не примет. Пойду поищу, что бы вам на себя накинуть.
Катерина подождала, пока аптекарь выйдет из повозки, и растолкала Джулию, которая еще спала. Девушка с трудом открыла глаза.
— Мама, как вы себя чувствуете? — сразу спросила она.
— Хорошо, обо мне не беспокойся, — возбужденно прошептала герцогиня, — Послушай, они хотят запереть нас в монастыре. Причем, насколько я поняла, ты сможешь выходить. Стань моими глазами и моими руками и выполняй все, что они тебе прикажут. Поняла?
— Да. Я ведь всегда вас слушалась.
— Молодец. Не знаю, когда смогу дать тебе другие задания, но пока походи по городу, собери сведения о наиболее заметных семьях, приглядись к почтовой службе, постарайся понять, какие у них намерения относительно меня. И как только представится возможность, войди в контакт с епископом Торнабуони. Ясно?
— Ясно. Но где мы находимся?
— В Сен-Реми, на родине Мишеля де Нотрдама, убийцы Диего. Думаю, это не случайно. Всякий раз, каковы бы ни были их планы, наши враги недооценивают мои силы. Нотрдам дорого заплатит за свое преступление.
Джулия смотрела на мать с удивлением и восхищением.
— И в таком состоянии вы уже думаете о мести!
— Месть — самый действенный бальзам.
Из монастыря вышли несколько темных фигур с факелами в руках. Катерина зашептала еще быстрее:
— Перед смертью Диего крикнул: «Я вернусь!» Он имел в виду не себя. Он смотрел на меня, и это был приказ мне. Во мне он и вернется. Я завершу его миссию, чего бы это ни стоило, и сдам инквизиции Испании банду колдунов, к которой принадлежит Нотрдам.
Меркюрен в окружении монахов подошел к экипажу с перекинутой через руку рясой. Когда он уже взялся рукой за дверцу, Катерина прибавила:
— И этот тоже дорого заплатит. Все заплатят.
Боль от ран почти утихла.
БОЙНЯ
— Милости прошу, Нотрдам, — пригласил его войти падре Пьетро Джелидо, эмиссар папского легата в Авиньоне и правая рука Мейнье д'Оппеда среди крестоносцев Люберона.
Он отогнул полог самой большой палатки.
— Господин Пулен еще не пришел, но обед уже на столе.
Мишель, пригревшийся на солнышке, сидя на краю скалы, нехотя поднялся. Стояла еще весна, но жарко было как летом. После опустошительных проливных дождей осени и зимы 1544 года весна 1545-го сулила мягкую погоду и ясное небо. Но отнюдь не мягкий климат царил в лагере, который разбили к югу от Апта люди Антуана Эскалена по прозванию Пулен[3], барона де ла Гарда, капитана средиземноморских галер.
Мишелю не понадобилось много времени, чтобы понять, что так называемые крестоносцы, набранные бароном, состояли наполовину из искателей приключений, наполовину из мерзавцев и мошенников. Самые известные и свирепые из рыцарей большой дороги явились, чтобы предложить свои шпаги: Вожуен, Лабе, Бодуэн и прочие. Что же до войска, то там всего хватало: от невежественных и фанатичных крестьян до нищих, завербовавшихся с отчаяния, от профессиональных грабителей до алчных бродяг с преступными замыслами в голове. От этих темных личностей немногим отличались раскаявшиеся еретики и неофиты-евреи, озабоченные только тем, как бы оправдаться в глазах инквизиции и властей, как светских, так и церковных. Все остальные шли за деньгами, женщинами, славой, а в патологических случаях — за возможностью насилия.
Мишелю не раз приходилось стыдиться своих однополчан: в ожидании военных действий против вальденсов они грабили местных крестьян. Таким образом, в зоне, опустошенной чумой, прибавилась еще одна беда. Капитан Пулен и вице-легат Тривулько, вместе с Мейнье спонсировавший этот Крестовый поход, давно запланированный церковью, с трудом контролировали ситуацию.
Мишель расценивал свое присутствие в банде как назначенное судьбой или небом наказание, чтобы дать ему возможность очиститься и начать новую жизнь. Воспоминания о Магдалене и детях тяжким грузом давили на сердце и со временем становились все мучительнее. Он делал над собой невероятное усилие, занимаясь своими малодостойными пациентами, страдавшими золотухой, глистами, чесоткой, лихорадкой и легионами паразитов.
В награду за услуги Мишель был единственным волонтером, допущенным к трапезам барона и его офицеров. Их компания, несмотря на вульгарность и грубость, все же выгодно отличалась от войсковой. Пулен так и вовсе был личностью занятной, а сорвиголова Бодуэн, командовавший рекрутами из Сен-Реми, знал городок как свои пять пальцев. С ними Мишель время от времени перекидывался парой слов. Но терпеть остальных, и в особенности кардинала Тривулько с его тупым фанатизмом, Мишелю помогала только вера.
Четырнадцатого апреля 1545 года необыкновенно яркое солнце освещало зеленые вершины Люберона. Сотрапезники собрались в палатке барона де ла Гарда, с нетерпением ожидая хозяина. Когда тот появился, Мишель сразу заметил, что он чем-то взволнован. Он морщил лоб и яростно крутил рукой густые волосы, падавшие на плечи.
