Друзья Наталии и Мартина, в том числе старинная подруга Наталии, мадам Коэн, которая прилетела из Парижа, сидели за лучшими столами и болтали. Они потягивали «мимозы» и «кир рояли»,[3]в то время как на детском столе стояла шипучка из корнеплодов и кола. Мальчики потягивали лимонад через соломинки.
— Вот болваны! — обратилась Мэри к Эльв.
У нее не было ни внутреннего цензора, ни страха перед взрослыми. Ей совершенно не хотелось сидеть за одним столом с дурно воспитанными сопляками.
— Наверное, взрослые решили, что с мальчишками нам будет веселее, — как всегда, разумно заметила Мег. — Здесь больше нет наших ровесников.
— Они нам не ровесники, — возразила Мэри. — Они дети. В двух странах из трех мы уже были бы замужем. Ну разве что кроме Клэр. У нас уже были бы свои дети.
Пока сестры Стори размышляли над ее словами, Эльв попросила официанта унести хлебную корзинку. Смертные подсунули ломти хлеба в их детские одеяльца, чтобы отпугнуть фей. В большинстве сказок феи крадут младенцев смертных, но на Найтингейл-лейн случилось наоборот.
Мальчики перебрались под стол и начали играть в покер на зубочистки.
— Фу! Какая вульгарность, — вздохнула Мэри. — Весь этот бал — пустая трата денег.
Экстравагантность праздника была ей не по душе. На рождественских каникулах она работала на стройке «Жилья для человечества»[4]в Коста-Рике.
— Ваши бабушка и дедушка могли пожертвовать деньги Красному Кресту или Американскому обществу борьбы с раковыми заболеваниями и спасти жизни, но вместо этого все пляшут ча-ча-ча.
— А по-моему, это романтично, — заметила Мег. — Пятьдесят лет вместе.
— А по-моему, просто мерзко, — отрезала Мэри. — Я никогда не выйду замуж.
Девочки посмотрели на Эльв.
— Только любовь имеет значение, — сказала она. — Настоящая любовь, которая выворачивает душу наизнанку.
Прозвучало не слишком привлекательно. Наверное, это больно; сплошная кровь, кости и пытки. Но никому не хватило мужества узнать подробнее, даже сварливой Мэри Фокс. Девочки пристально смотрели на Эльв, и каждой хотелось стать ею хотя бы на мгновение, а лучше на целый день.
В конце ужина принесли тарелочки с птифурами, покрытыми глазурью пастельных цветов: зеленой, желтой, розовой и светло-голубой, почти как платье Клэр.
Мэри наморщила носик.
— Жиры и углеводы, — заявила она и предпочла замороженный йогурт.
Эльв надела свитер, хотя в комнате было тепло. Официант крутился у стола, старался подойти поближе, дышал ей в волосы, смотрел, как на знакомую.
— Что вам нужно? — спросила Мэри Фокс.
— Не говори с ним, — предостерегла Эльв.
Клэр деловито собирала пирожные в салфетку.
Взрослые, воодушевленные спиртным, перешли к танцам. Даже рафинированная мадам Коэн, которая пугала сестер Стори откровенными вопросами, танцевала с дедушкой Мартином. Мальчики вылезли из-под стола и молотили по птифурам стаканами для воды. Раздавив очередной птифур, они орали «Ура!» на редкость мерзкими голосами.
Эльв не обращала на них ни малейшего внимания, даже когда они стащили пирожные с ее тарелки. В мире фей умирала старая королева, она прожила тысячу лет. Она призвала к себе Эльв. «Кто самая отважная из трех? Лишь та, что не страшится зла, достойна. Она одна последует за мной и станет нашей королевой».
Матери приглашенных девочек наслаждались мартини и обсуждали свои разводы. И правда, почему не проявить отвагу? Самое подходящее время, чтобы сбежать. Город ждет, и сестры Стори могут прогуляться по Манхэттену одни — редкая удача. Они взяли Мэри с собой. Все-таки она их двоюродная сестра, хотя слишком серьезная и строгая. Она расположила их к себе, предложив «по-тихому смыться». Такая наивная и простая! Они посмеялись и потащили ее на улицу.
Девочки проскользнули мимо швейцара и метнулись в парк. Смеялись все, даже Мэри, которая никогда раньше не переходила дорогу в неположенном месте.
— Нас арестуют! — завопила она, но перебежала через улицу, даже не посмотрев по сторонам.
Девочки любили Нью-Йорк, его белесый дневной свет, каменные стены вокруг парка, блистательную свободу. Они вскинули руки вверх и закружились. Они кричали «Аллилуйя!» во всю глотку, даже Мэри, которая разочаровалась в религии в пять лет.
Успокоившись, девочки заметили, что Эльв нет рядом. Она брела к лошадям. У некоторых на шеях висели гирлянды из искусственных цветов. На глазах у них были шоры, на спинах — тяжелые шерстяные попоны. Лошади выглядели пыльными, как будто проводили ночи в гараже, а не в конюшне. Воняло конским потом и бензином. Остальные девочки с радостью сбежали бы по лестнице и направились в зоопарк или к фонтану, но Эльв медлила, разглядывая лошадей. Ее посещали необычные мысли. Она замечала то, что было недоступно другим. Когда она щурилась, то видела все зло мира, как и говорила королева. Как будто чернильная мгла висела между землей и небом.
Эльв видела сквозь ясное «сейчас» мрачную сердцевину «могло быть». Сумел бы кто-то из гостей разглядеть, насколько лошади усталые и исхлестанные? Большинство людей смотрят лишь на то, что прямо перед ними. Бокал шампанского. Танцпол. Кусок торта. Вот и все, что им доступно. Пределы повседневного мира.
В первый экипаж села пара молодоженов. Они гуляли под ручку. Кучер свистнул и прищелкнул языком. Натянул вожжи. Лошадь покорно тронулась с места. У нее дрожала нога.
— Это жестокое обращение с животными, — заявила Эльв.
Ее голос казался далеким. Ей хотелось отрезать кучеру руки и прибить к дереву. Именно так поступают в сказках. Злодеев наказывают, а добро и истину отпускают на свободу. Но иногда герой замаскирован или обезображен. На нем плащ, маска, или он поражен проказой. Надо заглянуть ему внутрь, в самое горячее сердце. Увидеть то, чего не видят другие.
Следующая лошадь выглядела хуже прочих, просто старая развалина. Она поднимала то одно, то другое копыто, как будто идти ей было больно. На ней была соломенная шляпа, и почему-то это казалось самым печальным.
— Не понимаю, почему ты так переживаешь из-за этих рассадников блох, — фыркнула Мэри Фокс. — Во всем мире люди умирают от голода. Многие бездомные мечтают питаться, как эти лошади.
Прекрасное лицо Эльв стало негодующим. Она покраснела и заговорила с сестрами по-арнелльски, что редко делала при чужих.
— Са bell na.
«Она ничего не знает».
— Amicus verus est rara avis,[5]— парировала Мэри. Ее немного злило, что ее не привлекли к изобретению арнелльского. — Между прочим, это на латыни, — добавила она.
