С этими словами Джон Ормонд удалился к себе в комнату, а Джим Бигелоу понуро принялся сгребать разбросанные рубашки в кучу. Вот удивятся в прачечной...
Появление Мерчисона заставило парня подпрыгнуть на месте и снова уронить безвозвратно загубленные рубашки. Старый шофер с недоумением посмотрел на младшего товарища.
– Что это ты скачешь, Джимми?
– Черт, Мерчи, не делай так больше. Я же говорил – меня теперь от резких звуков трясет.
– Ты с нами?
– Не. Он не берет. И слава тебе господи, хоть передохну от тишины. Клянусь, как только вы уедете – поставлю приемник на всю громкость и велю кухарке петь во все горло народные песни. Папе привет.
– Передам.
– Когда вас ждать?
– А я знаю? Я даже не знаю, чего это он на ночь глядя сорвался.
– Знаешь, Мерчи, наверное, что-то в замке случилось. Сюда звонила леди Гортензия. У нее такой голос был... трагический.
– А сама старушка...
– Не, с ней все в ажуре. А уж про остальное она мне, сам понимаешь, не сказала.
– Намек понял. Узнаю, в чем дело, позвоню.
– Ладно. До скорого, Мерчи.
– Будь здоров, Джимми.
Через двадцать две минуты Джим проводил взглядом сверкающий автомобиль, уносящий его хозяина из Лондона.
Джон Ормонд откинулся на мягкие кожаные подушки и раскрыл папку с бумагами. Волноваться он будет позже, когда узнает, что, собственно, произошло, а пока можно поработать.
Он смотрел в бумаги и не понимал ни слова. Мысли бродили далеко от вопросов бизнеса, то и дело возвращаясь к его семье. Зачем его вызвала тетушка? Что мог означать этот панический текст телеграммы? Ох, если она опять...
В прошлый раз подобная история случилась давно, лет семь или восемь назад. Джон тогда уехал по делам во Францию. Телеграмма Гортензии настигла его в Лионе, и молодой человек на всю жизнь запомнил чувство паники, которое охватило его при прочтении следующего текста:
«Не уверена доживу ли до завтра чего ждать от идиотов».
Несясь на машине сквозь ночную мглу, молодой Джон Ормонд перебирал в уме все возможные трагические ситуации. Слишком свежа еще была в памяти смерть отца, смерть вполне достойная, без боли и страданий, давно ожидаемая – и все равно внезапная. Теперь Джон ехал в аэропорт и страшно боялся за тетушку Гортензию. До холодного пота. До синевы под глазами. До колотья в сердце...
Самолеты, слава богу, летали, а в ночное время пробок на дорогах не было. За рекордно короткий срок Джон Ормонд преодолел расстояние, на которое его предки в пятнадцатом веке тратили несколько недель, и ворвался в родное гнездо. Дело в том, что последней его относительно связной мыслью по дороге было: тетя лежит без чувств, готовясь отдать Богу душу, но хочет попрощаться с любимым племянником. Позвольте, но почему же тогда телеграмма написана от первого лица? И кто такие «идиоты»?
Ответ на вопросы спустился по широкой дубовой лестнице. Тетя Гортензия была элегантна, свежа, румяна и в прекрасном, хвала Господу, здравии.
– Джонни, мой милый, как ты здесь оказался?
После этого вопроса Джон Ормонд опустился на дубовый табурет, предназначенный для того, чтобы ставить на него ногу и зашнуровывать или чистить обувь. Секундой позже он протянул тетке смятую телеграмму. Гортензия бросила на нее короткий взгляд и музыкально рассмеялась.
– Боже, и ты примчался? Мой ангел, дай я тебя поцелую. Джонни, это всего лишь фигура речи.
– Фигура... речи?!
– Ну да. Понимаешь, лорд Давенсфилд и его курица потащили меня на скачки в Эпсом. Я не зря не хотела ехать, у меня с утра было отвратительное настроение...
– Фигура речи...
– И вот мы приезжаем, а они говорят – ставим на Шайтана. Я им – какой Шайтан, он уже ноги до коленок стер, ему же лет десять, но они уперлись и убедили меня, что их знакомый букмекер сказал, что дело верное. Я в жизни не слушалась букмекеров, Джонни, но тут бес попутал! И конечно! Их дохлый Шайтан пришел первым от конца. Плакали мои денежки!
– Много?
– Что? А, нет. Десять фунтов. Тут дело в другом...
Джон прикрыл глаза. Липкий ужас последних нескольких часов отпускал, но руки еще подрагивали. До Гортензии тоже дошло, что с племянником что-то не то. Она с тревогой и смятением посмотрела ему в лицо.
– Боже, прости глупую старую клячу, малыш! Я не подумала... Ты решил, что мне и в самом деле плохо, да? Джон, я выжившая из ума старая кошелка! Мне нет прощения!
Джон открыл глаза и улыбнулся побледневшими губами.
– Наоборот, тетечка. Это прекрасно.
– Что именно?
– Вы живы и здоровы. Ничего не случилось. Думаете, мне было бы легче, если бы в этой телеграмме и впрямь сообщалось, что вы не доживете до утра?
Тогда все закончилось хорошо. Вот интересно, что на этот раз выкинула его эксцентричная – насколько могут быть эксцентричными Ормонды – тетушка?
Машина подвезла Джона к самому крыльцу, и через минуту он уже был в просторном светлом холле, устланном коврами. Гортензия стояла на самом верху лестницы, кутаясь в свою любимую шаль. Сердце Джона оборвалось. На этот раз все было серьезно. Гортензия Ормонд выглядела настоящей старухой.
– Тетя... что случилось, дорогая? Вы...
– Со мной все хорошо, малыш. Спасибо, что приехал. Дело в том... дело в том, что Гарри умер.
2
Через полчаса Джон сидел в библиотеке, служившей ему еще и кабинетом, и в третий раз перечитывал письмо от мсье Жювийона, поверенного в делах мистера Гарольда Ормонда, умершего три дня назад в Париже, в возрасте восьмидесяти четырех лет.
Письмо было довольно кратким и сугубо деловым. Неведомый мсье Жювийон сообщал о кончине дядюшки Гарри и о том, что одним из наследников и душеприказчиком покойного становится Джон Малколм Ормонд, граф Лейстер, племянник усопшего. Означенному графу Лейстеру надлежит срочно приехать в Париж и ознакомиться с завещанием, чтобы оно поскорее вступило в силу. «Дело не терпит отлагательств», поэтому мсье Жювийон будет счастлив встретиться с молодым графом в любое время суток сразу по прибытии последнего в Париж.
Гортензия сидела у камина и задумчиво гладила Снорри Стурлуссона, здоровенного и доброго, как теленок, ирландского волкодава. Громадный пес лежал у ее ног, но его голова без усилий доставала до колен тети Гортензии, а из-под серых лохматых бровей на хозяйку с тревогой и сочувствием смотрели шоколадные глаза. Джон со вздохом отложил письмо.
– Тетя Гортензия... Мне только одно кажется странным – почему этот поверенный так настаивает на срочности? Нет, я в любом бы случае поехал в Париж немедленно, и никаких проблем в этом нет... Может, он думает, что я так сильно мечтаю о наследстве, что мне захочется приехать как можно скорее?
